Мира с отвращением взирала сама на себя. Колючая, до омерзения рациональная… И она когда-то была воздушной девочкой, читающей английских романисток и проживающей в огромном доме с вишнями под окном. Сидела бы там весь чёртов май и оценивала бы степень возрождения земли к новому плодоносию, а не это всё…
– Мы пойдём в лес завтра? – спросила размягчённая обычной отзывчивостью Вари Мира, стряхнув с себя эти измышления.
– Не могу, – прямолинейно отозвалась та. – У подруги день рождения, она что-нибудь придумает.
Мира не изменилась в лице, но оно постепенно стало более усталым, как показалось Варе.
– Ты не выспалась? – участливо спросила она.
– Всё отлично, – Мира наскоро улыбнулась, лишь бы избежать расспросов, и скрылась в прохладе холла.
Без неё могли обойтись… это унижало, но и не позволяло прочувствовать свою власть.
Мира опасалась идти против Вари. Её так любили прочие, абсолютно не интересные, что существовал ощутимый риск остаться одной, в то время как Варя будет купаться во внимании почитателей. И приветливость её несколько наигранна, как виделось Мире, полностью затянутой в свои внутренние брожения и помешанной на собственных реакциях, исследуя их с наблюдательностью Павлова. Она постоянно опасалась людей, даже тех, кто проявлял к ней только дружелюбие.
Развитые девушки патологически эгоистичны. Прошедшие в детстве суровую мысль, что никто о них не позаботится, кроме их самих, они потеряли часть чего-то хрупкого и прекрасного в себе, но приобрели плоть. Они наскучили Мире, будучи слишком на неё похожими, но только они и вызывали отклик вкупе с раздражением, отторжением и скрытым восхищением.
В голове Миры вертелись тысячи причин, почему Варя не несётся к ней по первому зову. И главным набатом стучало, что Варя дрянь, стерва, изменщица за этой обманчивой улыбкой тотальной сопричастности. Ведь именно так и рассуждали творцы, поливая желчью вчерашних муз:
Пусть целует она другого,
Молодая красивая дрянь.
Миру разбивал отход от чувства, что они с Варей заодно, заботятся друг о друге и будут друг для друга опорой, что бы ни произошло. Мира уже раз поверила в это с Тимом. Ей не хотелось черстветь и становиться циничной только оттого, что ничего не вышло из-за её собственной несговорчивости. Она отстранялась, а Варе казалось, что Мира намеренно отстраняется от нее.
У Мирославы двоилось в голове – сама она казалась себе то безудержно правой, то последней мерзавкой, очерняющей ни в чём не повинную Варвару. А повинна она, наверное, лишь в том, что не позволила сесть себе на шею, что при кажущейся мягкости чётко гнула свою линию. Парадокс – Мирославу восхищали только женщины, сочетающие в себе наиболее привлекательные качества боготворимой ею бабушки – ясную голову, стойкость и способность к восприятию поэтики, но при близком соприкосновении они оказывались тотально стальными, то есть слишком похожими на саму Миру. Порой образы даже сливались в один. Но бабушка заливала её своей любовью, как никто. А её безликие двойники лишь одаривали собственным эгоизмом и становящимся всё очевиднее признанием, что никто никому не нужен.
