Анна Кровавая подняла на меня глаза, и были они полны слёз.
– И это всё исправит, да?
– Нет, Анна, – вынужден был признать я. – Не исправит, но это всё, что я могу предложить.
Исповедь Анны Кровавой оказалась самой тяжёлой из всех, что я выслушал за свою жизнь, а мне случалось исповедовать и насильников, и убийц, и людей, настолько потрясённых войной, что могли только глядеть в пространство и плакать. Теперь стало ясно, почему её так пугает Билли Байстрюк, но я знал, что парнишка – не колдун. Во всяком случае, не такой, какими представляются колдуны Анне. Если он и чародействует, а чародействовать он, вероятно, умеет, то делает это не во имя какого-нибудь жестокого бога, который велит калечить и увечить людей за то, кого они любят. Я подумал: как-нибудь, когда у меня снова появятся время, деньги и возможности, надо будет разузнать, откуда Анна родом, и наведаться туда вместе с ней и кое с кем из ребят – получше вооружившись, конечно. Подумал, что мне с этой матушкой Грогган надо бы обсудить некоторые богословские вопросы, по которым у нас – у капеллана и колдуньи – кажется, имеются расхождения во взглядах. И, наверно, Анне хотелось бы эти вопросы прояснить. В общем, я был рад, что исповедь Анны в этот Божий день оказалась последней. Служить капелланом во славу нашей Госпожи – оно вроде и несложно, особенно когда командир знает, что ему нужна замена, и уговаривает тебя занять эту должность. Выслушивай и веди, сказал командир, а чтобы не плевать, такого он не говорил.
Он-то не говорил, а я всё же порой волновался за отряд, что бы там ни думал про меня Йохан. Нечасто, нет, но порой бывало. Если бы я в храме выслушивал исповеди от незнакомцев, тогда он был бы прав. Тогда мне было бы на всё наплевать. С чего бы мне волноваться о людях, которых я не знаю? Но это мой отряд, а некоторые из его членов мне друзья, вот, скажем, Анна. Кого-то, например Котелка, знал я почти всю жизнь, и если мы и не были друзьями, то, на худой конец, значили что-то друг для друга. Как по мне, если даже не выходило дружбы, то это были крайне доверительные отношения.
Снял я свою капелланскую сутану, повесил на гвоздь, и только теперь пришло мне в голову – Лука Жирный не явился исповедаться. Тут, понятно, ему было решать, а я никогда не настаивал на обязательной исповеди, ни в Божий день, ни в какой другой, но Лука-то раньше частенько опускался предо мной на колени во имя Госпожи нашей. Значит, видимо, не сегодня.
