Отец Михаил горько вздохнул:
– Усё так. Я ведаў[58]: созревшая ненависть когда-нибудь даст такие всходы. Вот и пришло время жатвы…
– Назначь епитимью, святой отец, – взмолился дед Захар. – Отпусти грех!
Повисшая в костеле тишина стала уже нестерпимой, когда ксёндз наконец ответил:
– Я всего лишь простой священник, Захар, не Сын Божий. Лишь Он вправе судить тебя. Епитимью назначь себе сам, достаточна ли – узнаешь, когда предстанешь перед Ним.
– Разумею, пан ксёндз.
Марыся поспешно отступила за дверь, но дед Захар невидящими глазами смотрел только перед собой. На выходе перекрестился и, сгорбившись, забыв надеть шапку пошёл, тяжело переставляя ноги.
* * *
Тетка Стефания не дождалась мужа ни к обеду, ни к вечере, а спустя несколько дней деда Захара нашли висящим в лесу на дереве.
* * *
…Ева не смогла ни смириться, ни простить власти гибель брата. В ярости разорвала когда-то подаренную энкавэдэшником гармошку, запретила дочке даже думать о том, чтобы встречаться с «этим, насквозь советским» Андреем!
* * *
Марыся вспоминала и улыбалась. Она ведь тоже, как говорят у них, «упартая», не менее упрямая, чем мать. Нельзя на гармошке играть? Поехала в Волковыск, поступила в музыкальное училище. Назло матери и замуж вышла. Не Базилевич теперь она – Уточкина, по мужу.
Дура… Беда случилась – кто же и помог, если не мать. Поначалу-то Андрей хорошим мужем был. В хозяйстве помогал, зарабатывал. Да однажды вот так же сидела ночью, шила на заказ платье, а соседка прибежала:
– Марыська, на вяселлі[59] мужики подрались, твово Андрея колом по голове стукнули. Сюда несут. Не ведаю, то ли без чувств, то ли помер!
С того и началось. Работу Андрей потерял, пенсия по инвалидности – крошечная, да еще и припадки агрессии начались. Спасибо, мама сынишку Юрку на себя взяла. И всё хозяйство, почитай, на ней, за мужика в доме. В деревне-то без мужской руки – тяжко! А уж Марыся с утра до поздней ночи то в музыкальной школе детей учит, то шьет, не разгибая спины. Хорошо хоть керосин при Советах появился.
До конца моста оставалось всего несколько шагов, когда Александр Станиславович пошатнулся и взмахнул рукой в поисках опоры. Холод перил, казалось, успокоил разгорячённое сердце.
«Ничего страшного, просто сильный порыв ветра, – усмехнулся старый профессор. – Бросает от одного края к другому, точно электроны ищут, где тот полюс, к которому притянет. Так и жизнь прошла в поисках то ли себя, то ли…»
Не закончив, оборвал мысль. На тёмных водах Немана вздрагивали отражения уличных фонарей. Вспомнились другой мост и другая река. Вот так же стоял он на мосту Мари через Сену. Горели фонари, над головой клубились тяжёлые чёрные облака, мимо, разговаривая, шли люди, под сводами моста целовались влюблённые. Сколько же лет прошло…
