* * *
Давно уже готов нехитрый обед: затирка, слегка забеленная молоком, да свекла тушеная (продукты, что пока еще остались, велено экономить), а дядя Михась всё не идет из костёла. Марыся сдвинула черный платок по самые брови, накинула на плечи старый кожух, доставшийся Михасю от отца, пробежала в костёл и остановилась в нерешительности.
На коврике возле исповедальни на коленях стоял дед Захар. С валенок-катанок на пол набежала вода. Наверное, она подтекла под коврик, потому что Захар, размашисто перекрестившись, вздрогнул, словно от леденящего холода.
«Сейчас дядя Михась скажет: «Освобождаю тебя от твоих грехов во имя Господа, и Сына, и Святого Духа», – подумала Марыся, но прошло несколько минут, а ксёндз молчал. Ситцевая занавеска, закрывавшая деревянную кабинку-исповедальню, отдернулась, обнажив колченогий стул, помнивший лучшие времена. Дядя Михась с усилием отодвинул стул, тяжело ступая, вышел в проход, поднял с колен деда Захара:
– Давай, отец, сядем на лавку в нефе, и я тебя выслушаю.
– Что ж ещё-то гутарить, сказал уже всё, – с трудом выдохнул старик.
* * *
Собственно, сколько лет деду Захару – никто не знал. За неряшливой бородой и длинными, стриженными «под горшок» волосами, в которых седина путалась с иссиня-чёрными прядями, возраст не разглядеть. Появился Захар в Близневцах в начале сорокового года, прилепился к тетке Стефании в качестве постояльца, а затем и приженился без лишнего шума. Поговаривали люди, что он прятался от депортации, но Стефания все домыслы пресекала. А так… Мужик молчаливый, работящий, сам зла не творил, и на него зла не держали…
* * *
С паузами, с трудом подыскивая слова, дед Захар заговорил, и Марыся, прикрыв рот ладошкой, застыла, не в силах ни уйти, ни остаться.
– Она-то, парашютистка значит, удачно приземлилась, на прогалине, а парень парашютом за сосну зацепился и повис. Пигалица эта без толку прыгает, но ни допрыгнуть, ни по заледенелому стволу взобраться. Им на беду, я на них и напоролся. Девчонка обрадовалась: «Дяденька, помогите, свои мы, советские!» Свои, понимаешь, – дед Захар заскрипел зубами. – Лучше бы не говорила. Моих-то как свиней в теплушку запихнули и на восток отправили. Ни одежду взять не разрешили, ни еду! До последнего меня ждали, а я опоздал…
Старик не то всхлипнул, не то обречённо зарычал как больной зверь.
– Не выдержал я, поднял ружье и… Ты, отче, не беспокойся, до весны их не найдут: рацию и парашюты я припрятал, тела – в яму, валежником забросал, а снег мое злодеяние покрыл.
