. Когда потери от столкновений с аковцами стали ежедневными, Костров через сельчан попросил о встрече с командиром отряда соседей: не хотелось воевать на два фронта, теряя людей.
* * *
…Присланная в качестве проводника семнадцатилетняя Зоська легко нырнула в утренний туман лощины, а лейтенант Костров с Устинычем, не слишком доверяя аковцам, задержались, высматривая возможную засаду. Первые лучи майского утра окрасили туман над оврагом в нежно-палевый цвет, отчего крупная коренастая Зоська, появившаяся на противоположном склоне, показалась прозрачной и невесомой.
Устиныч разгладил заскорузлым пальцем усы:
– Хороша девка, – подтолкнул Кострова локтем, – эх, лейтенант, не будь войны, тебе с такой бы да в стог, а не на свидание с этими…
Алексей промолчал. Даже себе он ещё не признавался, как сильно тянет его к Лиде.
* * *
Когда парламентарии перебрались через овраг, Зоська уже шлёпала босиком по проселку, размахивая тряпичной самодельной сумкой и поднимая столбы пыли. Вскоре дорога вильнула в сторону, за поворотом показалась небольшая одноэтажная усадьба, перед входом – шлагбаум, охраняемый эсэсовцем. Костров с Устинычем одновременно вскинули автоматы, но девушка, спиной почувствовав опасность, обернулась:
– Нет, панове, нет, то наш человек, переодетый!
* * *
В старой усадьбе на стене в большой рамке – фотографии нескольких поколений семьи. Суровый улан в конфедератке и женщина в вышитой рубахе, разноцветной полосатой юбке до щиколоток напряженно смотрят в объектив; мужчина в серой военной куртке без знаков различия и круглой фуражке «мацеювке» стоит за спиной сидящей на стуле девушки с венком на голове, юноша в студенческом мундире…
– О чем будем договариваться, товарищ комиссар? – военный, высматривающий кого-то у окна, иронично выделил последние два слова и повернулся к вошедшим. Запах хорошего одеколона, отлично сидящая офицерская форма, холодные прищуренные глаза – точно такие, как у мужчин на фотографиях.
Костров попытался предъявить полномочия от штаба партизанского движения, но собеседник лениво махнул рукой:
– Оставь себе эти погремушки. Можно подумать, я не знаю, кто в сорок первом забрал мои схроны, да, видать, не сильно тебе помогло это, – скептически оглядел выгоревшую, вылинявшую, с заплатами гимнастерку и грязные сапоги командира партизан, – на чужом не разбогатеешь. Хочешь сказать, мои ребята плохо воюют с немцами?
– Нет, но они воюют и с партизанами.
– Ты рассчитывал на что-то другое? Как там любят говорить в ваших органах: «тамбовский волк тебе товарищ»? Я – не тамбовский, пущанский Волк, – аковец горделиво выпрямился. – И на товарищество зря надеетесь. Мы не смиримся, вы такие же враги, как и немцы. Придёт время, рассчитаемся за всё! А пока… – пожал плечами, – у вас свои задачи, у нас – свои. Гжель, проводи панов, – усмехнулся, отодвинув занавеску в другую комнату.
