Немецкие разведчики вынырнули из тумана как призраки и бесшумно вырезали охрану. Тревогу успел поднять только один – профессор Этьен Гастон не спал, пытаясь решить в уме очередную математическую задачу.
…До серого, тусклого рассвета оставалось ещё минут двадцать. Они сидели за укреплением, наскоро сооружённым из обозных машин, и ждали танки генерала Роммеля. Немолодой капрал в берете цвета «хаки», с шарфом, обёрнутым вокруг шеи, хрипло шептал по-русски:
– Не обессудьте, Александр Станиславович, видел, давеча, как вы мылись. Такие шрамы только после казачьих сабель остаются. Я прав?
– Да.
– Вы, батенька, не спешите, подпустите танки как можно ближе. И пулемётом своим пехоту отсекайте. А танк мне оставьте. Единственный способ вывести его из строя – перебить гусеницу. Не беспокойтесь, не промахнусь. Первый же танк им дорогу и закупорит.
Обоим не хотелось вникать: кто за кого воевал когда-то. В этой войне они были на одной стороне и доверяли друг другу.
* * *
Плохо вооружённый гарнизон немцы разгромили, но до прихода американцев французские легионеры продержались. А на перевале среди прочих остались могилы блестящего математика, умницы профессора Этьена Гастона и бывшего полковника русской армии, капрала Иностранного легиона Андрея Андреевича Гостюшко.
* * *
Алесь горько усмехнулся: для Аннет и её мужа это была чужая и далёкая война. В феврале сорок третьего русские разбили немцев под Сталинградом. Когда-нибудь сочтут всех погибших и ужаснутся, но… это опять-таки была чужая война.
Нежданно зазвучал аккордеон. Издалека доносившиеся звуки дрожали и таяли в вечернем сумраке. На площади Сен-Мишель возле фонтана со статуей Михаила Архангела, наказывающего зло, как и прежде играли музыканты. Вроде всё по-прежнему: широкополые шляпы, витрины кафе, антиквариат, велосипеды. Нет только маленького гениального скрипача Жана и его деда… Их повесили в декабре сорок третьего.
Алесь вздрогнул и, стиснув зубы, с яростью подумал: «Для них (почему-то не стал называть имена, даже мысленно) – это тоже была чужая война»
Ему вдруг безумно захотелось домой. Пожалуй, Алесь и сам не знал, где именно его дом, но должно же на большой планете быть место, которое он назовет домом.
Удар в спину заставил покачнуться.
– О, Боже мой, простите, простите, месье, – рассыпался в суетливых извинениях мальчишка-велосипедист, одной рукой сжимая кепку, а другой поддерживая Алеся…
Когда старый, не раз покалеченный велосипед с восьмёркой на колесе скрылся из вида, Алесь, подталкиваемый смутной догадкой, сунул руку в задний карман брюк и рассмеялся: «Жизнь продолжается!» Кошелька у него больше не было.
