– Ты и мужа так возишь?
– Пьер не пускает меня за руль. А сам ездит не быстрее семидесяти километров в час. Но для чего тогда такая птица? – Аннет нежно гладила свой роскошный Delage D8, глаза, как и прежде, таили лукавство, смешанное с тоской.
В небольшом кафе на окраине Парижа они выпили по чашечке кофе, согрели руки у камина. Холодный ночной ветер приносил то дым паровозов, то запах горячего металла с ближайшего завода.
– Пьер когда-то писал хорошие стихи, в которых соединял несоединимое. Свет и тени, колючий бархат трав и измятые капли росы, шёлк страстных ночей и голубую свежесть одиноких рассветов… Но уже давно – ни строчки. Считает себя великим стратегом, уверяет, будто война с Германией – условность, игра в рыцарство. А я знаю: война будет страшная, безжалостная, – Аннет тихо плакала. – Мне страшно, Алекс.
* * *
Неправда, что время гасит любовь. В то мгновение Алесь отдал бы всё, включая собственную жизнь, лишь бы утешить и защитить эту женщину с большими чёрными глазами и ранней сединой в густых каштановых волосах. Расставаясь, он церемонно поцеловал Аннет руку.
«Почему именно сегодня пришли эти воспоминания? – профессор тяжело вздохнул. – Столько лет прошло, что стало казаться: это было с кем-то другим».
Он старался уходить от разговоров о войне. Фронтовики перечисляли взятые и оставленные города, названия фронтов, номера дивизий. У него в памяти был лишь безымянный французский взгорок, деревушка да дорога к перевалу Фаид в Северной Африке. Враг – один и тот же, но слишком разная география…
* * *
…В аккуратном палисаднике сбежавшим молоком кипела белая сирень, а в опустевшем доме, только что оставленном беженцами, продолжал работать забытый радиоприёмник: «Перед лицом охватившего французов смятения умов, перед фактом ликвидации правительства, ставшего прислужником врага… я, генерал де Голль, французский солдат и командир… от имени Франции твердо заявляю следующее: абсолютным долгом всех французов, которые ещё носят оружие, является продолжение сопротивления».
Нет, это было позже…
* * *
Десятого мая сорокового года «странную войну», которую Пьер Ламар называл «рыцарским поединком», сменила другая: страшная и безжалостная, что так пугала Аннет.
Каждый день заходил профессор Этьен Гастон, кивал на включённый радиоприёмник:
– Слышал? Они обошли линию Мажино.
– Да.
– С каждым днем все ближе к Парижу.
– Да.
* * *
Казалось, Париж замер в ожидании: ни громких разговоров, ни проклятий приближающимся бошам, ни уверений в неизбежности победы. Лишь сосредоточенное молчание, суетливые сборы тех, кому есть куда бежать, да плач ребенка из комнаты цветочницы Эмилии, несколько дней назад родившей золотушного малыша.
