* * *
Поезда ходили редко и без расписания. В ожидании Алесь с Кочубеем зашли в студию фотографа.
Старик в телогрейке, с рыжими обвисшими усами засуетился:
– Господа, – осёкся под пристальным взглядом Кочубея, – простите, товарищи военные. Извольте, в лучшем виде запечатлею для будущего. Этого молодого человека? Прошу, прошу, товарищ… Боже мой, сколько нашивок на рукаве, сколько ранений, а ведь совсем юноша, простите меня, старика. Вот, если позволите, для солидности, предложу вам ещё сигару. Давно берегу, но для такого клиента – ничего не жаль.
– Бери, Алесь, – хохотнул Кочубей, – николи сигар не курил. Испробовать треба.
– Как прописать имя клиента? – старик подобострастно согнулся.
– Алесь…
– Антон, – перебил Кочубей, внимательно, с намёком глядя Алесю в глаза, – Антон Блазняк. Так вроде гутарил, тебя кличут? Я запомнил.
На перроне обнялись.
– Дюже горько, Алесь, что уезжаешь, да видать, судьба твоя такая, ехай к своим василькам. Фамилию твою я намеренно переиначил: там у вас то ли немцы, то ли ещё бог знает кто, попадет фотография кому в руки – горя не оберёшься. И вот что… Шинель-то сымай. Наталка тебе байбарак передала, по-вашему «кожух» значит. Просила не поминать лихом. Ну, и меня, если что… Так само лихом не поминай.
Они помолчали. Над головами призывно курлыкали улетающие журавли. Казалось, множество чёрно-белых крестов заполонило пасмурное небо. Ни тот, кто уезжал, ни тот, кто оставался, не знали своей доли. Осень восемнадцатого года скупилась на обещания.
