В комнате барышни раки и крабы растащили по углам куколок, а течение закружило юлу на потеху плотве.
И с каждым оборотом волчка река намывала на кварталы города толщу песка, ниже спускались к воде облака —
русалка смеялась и плакала,
зла.
Платья примерила,
ленты развеяла,
туфельки-лодочки…
Ноженьки босые всё истоптали, в неистовстве бросивши.
Быть королевой! Была бы жива…
Плеск волн коснулся рельсов, остудив колёса поезда его императорского величества, пронёсшегося мимо и не признавшего во тьме бури города N.
Царь лично сверился с планом, но, как ни убеждали его координаты и компас, – он видел из окна вагона только бескрайнее расстилающееся у железнодорожной насыпи море, которое картографы не успели нанести на карту. Кайзер предложил продолжить путь на малой скорости и высматривать город казакам в бинокль.
Императоры вернулись к картам. Игра шла вяло. Оба чувствовали, что движутся в неправильном направлении, но не могли сознаться в этом ни себе, ни тем более своим людям.
Скрыт стал град.
Сам не рад.
Во стократ зелёно – голубой диамант.
Бьёт набат.
Славит город нов наряд.
Помирать…
Двери плачем не сдержать…
Вода-мать в двери ломится.
Грешный люд Богу молится.
Лик обмоется.
Мир накроется.
Анастасия спиной вперёд отступала в глубь храма. Люди расступались, давая ей дорогу, а она ослепла и оглохла от силы разлитых рек.
У алтаря она почувствовала, что Она не посмеет. И в этот момент из купели вынырнула русалка, схватила барышню за косу и выдернула вслед за собой в бездонный свет серебряной чаши водосвятной.
Дождь прекратился. Из-за туч испуганно выглянуло солнце и отразилось в линзе Водяного разлива, способного затушить небесное светило своей массой.
Московский тракт, выложенный булыжником с верстовыми столбами по обочинам, спускался прямиком в озеро.
Моряк, как ни пытался, не мог разглядеть, есть ли что на другом берегу или только марево уходящей бури чертит ему маршрут вспышками электрического огня.
Он вернулся назад, решив, что забыл вовремя свернуть на обходную тропу слева или справа.
След от телеги ещё виднелся дымящимся лошадиным навозом.
Дорога была одна, и вела она на дно.
Чай пошёл на восток вокруг озера, проламываясь сквозь кустарник и бурелом, и наткнулся на свисающую с дерева шлюпку. Невдалеке торчало воткнутое копьём весло. Он потянул за него и вытянул вместе с ним из песка руку утопленника.
Полицейский выблевал ведро воды пополам с шампанским вином просто под ноги Готтоффа.
– Никогда больше пить не буду-у-у… – протянул городовой утробным голосом. Его вновь душевно вырвало.
