Под церковью сидело, укрывшись от ураганного ветра, честное собрание – попрошайки, калеки, нефартовые воры и некрасивые проститутки. Выпивали здесь нечто мрачное, отчего обыватели запросто помирают. Городовой всю эту братию знал в лицо, но конвоировать в участок брезговал.
Между утренней и вечерней службами нищие делили по праву силы выручку и сообщали друг другу жизненно важную информацию – об ангелах, грядущем конце света, какие молитвы нынче в моде и всё в таком же духе. С недавних пор их взволновало удивительное стечение обстоятельств – как в храме колокол звонит, так из их братии кто-то непременно Богу душу отдаёт.
– За грехи Бог карает! – орала зубатая Матрёна.
– Ежели бы за грехи, так все бы уже там были. – Слепой Петя оглядел всех, мол, кто возразить посмеет.
– Не верю я в грех, – с вызовом налил себе больше, чем остальным, одноглазый Филька.
– Хвастовство одно, – чуть слышно проронил солдат с маленькой собачкой.
Филька навёл глаз на солдата, и тот, стушевавшись, принялся дрессировать свою питомицу, как будто ему до разговора и дела нет.
– Слышал, ангел по городу летает… – подмигнул собранию Петя.
– Не ангел, а русалка! – Матрёна всегда знала больше остальных. – Ты же ничего не видишь!
– Русалка не летает. Она – рыба! – Солдат снисходительно поправил единственную в обществе женщину.
Дама ткнула ветерана в плечо, и тот рухнул на спину.
– Не спорь с женщиной! – веско заявила ему Матрёна. Все согласно закивали. Действительно, чему их только генералы учат.
– Так точно, – миролюбиво закивал головой солдат, видя, что его решили обносить водкой.
– Полежи и подумай, – Матрёна выпила сама, стакан передала Фильке, показывая жестами, что отставник ещё не исправился и рано ему наливать.
– Я двадцать копеек от себя добавлял… – захныкал солдат.
Собачонка посмотрела на него с сочувствием и цапнула за палец, мстя за дрессуру. Мизинец у солдата был деревянный, и он позволил собачке погрызть его, сам дёргая животное за хвост, забавляясь про себя её раздражённым визгом.
– А я ни во что не верю, – гнул свою линию Филька.
