На мгновение Малому показалось, что искры высветили лицо во тьме чёрного ящика – лицо Бога.
Размалёванная танцует, и на голову герою льётся вода красного цвета.
В публике снова спор. Что это может быть: кровь или вино? Спорщики с надеждой смотрят на бабу с гусем, как на авторитета. Оказывается, она не всё знает и врёт что-то про мистический смысл.
Размалёванная бросается солдату на шею. Их нити переплетаются и натягиваются, как струны испанской гитары.
– Сейчас развязка будет! – оглашает площадь баба с гусем. Гусь гогочет, призывая зрителей к вниманию.
В руке размалёванной куклы тускло светится нож…
Публика ахает. У господина увели серебряные швейцарские часы. Новость дня. Пацаны исчезают с площади. Полиция хватает Малого за руку. Потерпевший бьёт его по лицу. Мальчишку вытряхивают из одежды, при обыске при нём находят часы. Ему выкручивают руки. Он герой часа. Публика смотрит только на него… А Малый не обращает внимания на обыск и побои. Он единственный на площади видел, что было дальше…
Размалёванная кукла не бьёт солдата ножом в спину. И не колет себя в грудь. И не отбрасывает его, поддавшись вечному сияния любви… Нет. Она перерезает солдату нити. Все до одной. И он падает на дно ящика. И всё. Глухой стук и тихий шелест – ветер играет обрезанными нитями. История окончена.
Баба заспешила домой резать гуся. Гусь никуда не торопится и посмотрел бы ещё. Например, как публика дразнит неудавшегося вора – криволапым…
Чёрный ящик сложился, и из него вылез маленький чёрный человечек в затасканном пальто и стал цинично вымогать мелочь у публики под предлогом оплаты сеанса. Его высмеяли, денег не дали, а полиция разломала его театр и потребовала убираться из города.
Сорок четыре года спустя Криволап всё ещё верит истине, открывшейся ему в тот день:
– Хочешь быть Богом – оставайся в тени.
Титулы и золото ему даром не надо – дай ему в руки нить от человека, а он уже сплетёт из неё кружева.
Чай Готтофф сдержал слово и больше алкоголь не употреблял. Не сразу, правда. Сразу не получилось. Обстоятельства мешали. То городовой коллекционным коньяком угощал, то депутаты за флот тост подняли, то ещё кто-то что-то… Нет, всё не упомнишь, что происходило, и слава богу, никто не записывал.
Вчера он был у губернатора. Вечер тет-а-тет.
Чай ранее такой красоты, как у губернатора, не видел даже в кают-компании. Картины, вазы, гобелены, антикварная мебель, манерная прислуга – нисколечко не волновали хозяина дома, и это ещё больше поражало Готтоффа. Он долго не решался переползти из каталки в предложенное ему венецианское кресло. А когда пересел, то боялся шелохнуться, чтобы не измарать обивочную ткань.
