Дверь в кабинет Эдлера открылась, оттуда высыпался рой редакторов и их помощников. Все что-то шумно обсуждали, растворяясь по кабинетам.
– Вы можете проходить, – сказал секретарь, странно покосившись на меня.
Кабинет Эдлера оказался на удивление уютным, сравнительно небольшим. Мебель была подобрана со вкусом. На стенах висели гравюры мастеров Возрождения. Скорее всего, это были оригиналы. В центре кабинета стоял стол для совещаний из темного лакированного дерева на двенадцать персон. Эдлер пригласил нас к своему рабочему столу и рассадил в удобные анатомические стулья, сделанные по дизайну кого-то из шведов, повернутых на комфортной фурнитуре. Все вокруг источало спокойствие и умиротворение. Тем интереснее.
– Прошу меня простить. У меня мало времени, поэтому не могли бы мы сразу перейти к делу, – быстро проговорил Эдлер. Ему было за пятьдесят, выглядел он довольно подтянутым для своих лет. Двигался Эдлер очень плавно и уверенно. Его голубые глаза разглядывали меня с интересом, он будто пытался снять с меня мерку для гроба. Я понял, что он начал привычную игру в поддавки, а значит будет терпеливо ждать, пока я не выдам ему все свои карты, после чего его обширный жизненный опыт подскажет ему, как меня облапошить. У меня в арсенале было единственное противоядие от таких трюков – заставить себя ненавидеть.
Не произнося ни слова, я стал разглядывать кабинет. Дженкинс, не готовый к такому тактическому ходу, беспокойно заерзал на своем месте. Через три долгих минуты молчания Дженкинс посмотрел на меня почти умоляющим взглядом, но я, как ни в чем не бывало, продолжал разглядывать гравюры. Молчание действительно начало затягиваться. Эдлер переводил дружелюбный взгляд с Дженкинса на меня и обратно, также сохраняя молчание.
Дженкинс не выдержал первым и пытался заговорить, но я одернул его. Заметив это, Эдлер удивленно посмотрел на нас.
– Итак, господа, я вас слушаю, – фраза прозвучала настолько нелепо и натянуто, что я едва удержался от улыбки.
– Неплохие гравюры, – начал я поддевать Эдлера, – Маркес, насколько я понимаю.
– Нет, – холодно ответил он. – Это Мантенья. Я увел ее из-под носа нью-йоркского музея искусств.
– Представляю, как себя чувствовал Парсонс, – радостно воскликнул Дженкинс, ухватившись за возможность вклиниться в беседу. Я посмотрел на него с иронией. – Томас Парсонс, директор музея, – прокашлял Дженкинс. – Он друг семьи.
– Неужели! – процедил Эдлер. – Господа. Прошу вас. У меня мало времени. Зачем вы ко мне пришли?
