Помолчав еще минуту, дождавшись, пока Эдлер не станет раскачиваться в разные стороны, наполняясь злостью, я кивнул Дженкинсу.
– Позавчера одна из ваших сотрудниц была убита на пороге своего дома, – проговорил он, будто вместо слов выплевывал горячие гвозди.
– Вы говорите про Мери Ламберт, – выдохнул Эдлер, моментально состроив грустную мину. – Да, это, несомненно, трагедия.
Глаза Эдлера, напротив, стали источать небрежную уверенность. Внутренне он был готов к моим трюкам, а я, казалось, просчитался.
– Что вам известно об этом? – продолжил Дженкинс.
– Только то, что удалось раскопать моим людям, – реакция его была отточена до автоматизма: легкий налет сожаления и скорби, руки спокойно складывались на столе. – Вы знаете, Мэри была перспективной. Я собирался ее повысить.
– Мы говорили об этом с ее коллегами, – перебил его Дженкинс, не дав выговориться.
– Это мне тоже известно, – сказал Эдлер, потеряв мысль. Дженкинс слишком рано прервал его, подумал я, но не стал вмешиваться.
– Мы бы хотели знать, над чем она работала, – сказал Дженкинс.
В этот самый момент я уловил едва различимую гримасу боли, тотчас растворившуюся на лице Эдлера. Потом он напряженно выпрямился на стуле и сложил руки в замок. Я стал чувствовать себя увереннее.
– Насколько я понял из заметок, которые она мне показывала, статья была о высокопоставленных чиновниках в Вашингтоне или о ком-то из Сената. Не могу точнее сказать. Это были наброски, без имен. Тут все так делают, чтобы кто-нибудь случайно не умыкнул сенсацию. К тому же ее черновики я уже уничтожил. Простите, господа, но мне, правда, нечего больше добавить. Возможно, позже, когда вы сможете задать мне более конкретные вопросы, я смогу помочь.
Когда Эдлер вернул разговор в нужное ему русло, расточая ничего не значащие фразы о том, что весь коллектив скорбит об утрате, я взял Дженкинса под руку и, откланявшись, пошел к выходу.
– Вот где он начал врать, – объяснил я Дженкинсу уже в машине.
– Ты хочешь сказать, что мимолетная гримаса – признак того, что он врет? Объясни, какого черта там произошло? – воскликнул Дженкинс.
– Да, езжай к памятнику Джефферсону, – сказал я.
– Ты вел себя так странно, чтобы вывести его из себя, – не унимался Дженкинс, – это я понял. Но при чем тут гримаса?
– Мое поведение, как ты понял, слегка его обескуражило. Но только слегка. Ему пришлось, конечно, немного понервничать, чтобы держать себя в руках. И надо признать, до твоего вопроса о статье Мери, он вел себя весьма достойно. Но как только ты его спросил, бах – и он не сдержался. На одно мгновенье весь он стал каким-то неестественным. Он знает о ее статье больше, чем говорит. А потом он снова взял себя в руки, потому что внутренне был готов к обороне. Он вспомнил всю ложь, которую проговаривал про себя перед нашей встречей, чтобы убедить нас в своей невинности. Дальше ты мог без конца с ним разговаривать. Он уже был готов.
