– Уходи! – в голосе леди прозвучала сталь.
– Амелия, выслушай, – Джозеф вновь приблизился, схватил любовницу за плечи, крепко впиваясь пальцами в нежную кожу, заставляя смотреть себе в глаза. Несмотря на ледяной взгляд девушки и явное нежелание продолжать диалог, он не отступился. – Я не могу тебя отпустить! Я пытался смириться, сделать так, как ты велела. Но это сильнее меня, мои чувства сильнее… При одной мысли, что кто-то другой будет касаться твоего тела, владеть тобой, я готов умереть или… убить. Ты не можешь выйти за судью, тем более что сама этого не желаешь! Я не допущу!
Джентльмен уже почти кричал. Его боль, смешиваясь со страхом потери, рвущим на куски душу, вгрызлась в тело изнутри, поедала безумием, ревностью, обидой, страстью. Никогда прежде Говард не доводилось видеть столь многогранного отчаянья в глазах любовника, ни в чьих глазах! Фостер более не балансировал на грани, он сорвался, оступился, а может, и по собственной воле бросился с обрыва. И теперь его сердце стремительно летело вниз, чтобы либо разбиться о скалы и умереть, либо оказаться в ладонях женщины, которую он столь беззаветно любил.
Звонкий и хлёсткий удар! Щека мужчины вспыхнула от отрезвляющей пощёчины. Амелия глядела на него без жалости и сожаления. Она могла понять его муки, но отказывалась потому, что тогда ей пришлось бы примириться и со своими.
– Жалкий эгоист! – мисс со злостью выплюнула в лицо журналиста колкость, преисполненная отвращением к его слабости.
Фостер опешил, выпустив Амелию из своих рук. Застыл, точно статуя, и лишь его глаза продолжали жить, страдать, кровоточить слезами, что хрустальными осколками блестели на нижнем веке.
Воздух замер, тишина зависла над головой вязкой смолой, капающей на плечи, сковывающей движения. В молчании прошло не менее пяти минут. Фостер пытался подобрать слова. Амелии же было нечего ему сказать. Вступить в прения – значит, проявить эмоции. А эмоции угрожали смести стену, защищающую её сердце.
Наконец Джозеф нашел в себе силы, чтобы пошевелиться. Он хрипло выдохнул и, запустив обе руки в волосы, отвернулся – ему не хватило мужества стойко вынести осуждающий взгляд почти почерневших от презрения глаз.
– Может, и так, – уже спокойно заговорил он. – Но нет ничего постыдного в том, чтобы бороться за свою любовь…
Амелия на долю секунды прикрыла глаза. Любовь… любовь… любовь! Как же она ненавидела это слово! Чувства превращали людей в безумцев, лишали их воли, достоинства, вынуждая пресмыкаться перед объектом своих грёз.
