— Но я не говорю по-французски.
— Те, кто тебя встретят, говорят. Хватит того, что ты говоришь по-немецки.
— И всё-таки, что я должен буду делать?
— Встретишься с Зенгером. И поговоришь с ним о ракетах. С тобой будут ещё три человека. Один водитель, двух других представишь учёными. Они будут молчать. А ты легко найдёшь с Зенгером общий язык.
— Уговорить его переехать в Москву? — предположил Григорий.
— Это был бы идеальный вариант.
— А если он не согласится?
— Дальше уже не твоя забота.
— Товарищ генерал-полковник, вы уже видели, какой из меня диверсант. Я не диверсант, я учёный. Пошлите в Париж кого-нибудь другого.
Серов нахмурился.
— Не понял. Ты что, отказываешься?
— Да, отказываюсь.
— Токаев, это не просьба, это приказ. Знаешь, что бывает за невыполнение приказа?
— Знаю. Вызывайте наряд, отправляйте меня на губу. Но этот приказ я не выполню.
— Мне говорили, что вы, осетины, упрямый народ. Но я не думал, что такой упрямый. Ты понимаешь, что это конец всей твоей карьеры?
— Понимаю.
— И всё-таки нет?
— Нет.
— Я тебе это припомню. Кру-гом! Убирайся из моего кабинета!
Григорий вышел. Он понимал, что для него наступают трудные времена. Но даже не подозревал, что они окажутся такими трудными.
Прошло несколько дней. О Париже Серов больше не заговаривал. Подполковника Токаева он перестал замечать. При встречах смотрел сквозь него своими холодными глазами, на приветствия демонстративно не отвечал. Григорий написал ещё один рапорт о переводе в Москву, принёс его генерал-майору Александрову.
— Что это, Токаев, тебя так тянет в Москву? — полюбопытствовал Александров.
— Устал, товарищ генерал-майор, — ответил Григорий.
— А ты не рано стал уставать? Сколько тебе?
— Уже тридцать восемь лет.
— Тогда да, не рано. Оставь рапорт, рассмотрим. А пока готовься к отъезду.
Сослуживцы словно почувствовали изменившееся отношения Серова к Токаеву. Он ощущал, как вокруг него растёт стена отчуждённости. Стала назойливее слежка за ним. Ему запретили пользоваться своей машиной, присылали служебную с водителем, Григорий отравлял её обратно. Он продолжал работать, но словно бы нехотя, через силу. Аза видела, что с мужем происходит что-то не то, но не спрашивала. А он ей ничего не говорил. Осетинские мужчины не нагружают женщин своими проблемами.
И вот настал памятный день 3 ноября 1947 года, переломивший жизнь Григория на две части. Он начался, как самый обычный день. Аза собирала дочь в школу, Белла училась в школе для детей русских офицеров в Карлхорсте. Григорий перед завтраком просматривал газеты. Вчерашние западногерманские газеты доставляли в Восточный Берлин утром следующего дня. Токаеву разрешили выписывать «Die Welt» и «SЭddeutsche Zeitung». Их можно было читать на службе, но Григорий предпочитал это делать дома, когда никто не мешает и не отвлекают телефонные звонки.
