Домой возвращался с одними пятерками в зачетке и всю дорогу представлял себе, как обрадуется этому жена. А пришел — нет ее. Он по первому взгляду на мать понял: что-то случилось — та этак твердо сжала губы в тонкую складочку.
— Где Тая, мам?
Первой мыслью было: уехала, бросила все, не сдержала слова.
— В больнице твоя Тая…
— Как это?!
— Родила позавчера… девчонку.
— Родила! — он испугался. — Да ей же не срок…
А срок был не ранее сентября. Никак не ранее, так говорили врачи.
— Позавчера… и ты мне ничего не сообщила!
— А пес ее знает, чего она надумала рожать-то! — отвечала мать сердито, но он заметил, что она как бы смущена немного. — Недоношенного принесла, черт-те дери… Потом меня, мать-ту, обвиноватят: всегда у них мать во всем виновата.
Не слушая ее, он ринулся в роддом, сопровождаемый суждением, сказанным вслед:
— Нынешние-то и рожать как следует не умеют… ни сшить, ни распороть…
Медсестра в роддоме, увидев его отчаянное лицо, сказала:
— Жена ваша жива-здорова, не беспокойтесь. А ребенок? Может, и будет жить.
«Может, и будет жить»! Значит, столь слаб, что того и гляди умрет? Да как же так! Это его, Леонида Овчинникова, и ее, Таи, ребенок! Девочка, дочка… Они даже условились, как ее назвать, если родится именно девочка — она будет Леной, (тогда была мода на Елен). И вот она появилась, она уже есть, и вдруг — умрет.
Он узнал, что дочь родилась совсем крохотной, весом всего в полтора килограмма, что у нее нет даже глотательного инстинкта, и она не может брать материнскую грудь, так что на ней испытывают какой-то новый метод кормления, через трубочку…
Две недели эта крошка находилась между жизнью и смертью, в начале третьей умерла. Как ее пришлось хоронить — об этом лучше не вспоминать.
Тая вышла из больницы побледневшая, похудевшая: она и так-то была отнюдь не крупного сложения, а тут совсем девочка. Он боялся ее о чем-нибудь спрашивать, но потом собрался с духом:
— Как же так, Таечка? Почему?
Она призналась:
— Воду носила с реки… для поливки.
— Но зачем, зачем ты носила! Я же запретил.
— Разве ты не знаешь, Леня? Поливать капусту… огурцы…
— Да тьфу на эту капусту! Наплевать на эти огурцы! Пропади они пропадом!..
— Чего уж теперь…
Что-то произошло в ней, в Тае, будто надломилось: стала немного чужая, молчаливая, сосредоточенная в себе.
Неделю жила тихо-мирно, а потом прихлынула новая волна: свекровь с невесткой поговорили наедине, а о чем — того и нынче не знает. Он не присутствовал при том разговоре, на работе был, а когда вернулся — Тая укладывала вещички в чемодан. Невелик был чемоданчик… в него вошло все, кроме зимнего пальто.
