— Ладно тебе. Что вот с дровами-то делать?
— К сараю надо таскать, — распорядилась она.
— Наверно, сначала пообедаем?
— Дак собирайте…
Она не мешкая наклала на руку плашек, ворча при этом:
— И чего деньгами-то зря кидаться! Вот не привезут, и будешь знать… Раздепай.
Понесла. Через калитку, мимо крыльца, по тропочке.
— Мам, не носи, мы без тебя перетаскаем. Пойдем перекусим.
— Идите, я сейчас.
Почему мне интересны более других именно Овчинниковы, а, скажем, не одинокая старушка баба Нюта, живущая без родных и близких и утоляющая свое нерастраченное материнское чувство нянча младенцев; почему не дед Андрей, то есть Андрей Семенович Смышляев, русский солдат, прошедший три войны и ныне мирно выращивающий гладиолусы; почему не семейный клан Пикулевых, которые неутомимо строят, сооружают, изобретают, а попутно и множат своих пикулят, то есть новых строителей? Почему, наконец, несостоявшаяся любовь Валерьяновны и Ивана Адамыча меня мало трогает?
А потому, наверно, что с ними все, в общем-то, ясно; они не ставят передо мной неразрешимых вопросов, не повергают в недоумение.
Впрочем, у Овчинниковых пока тоже все идет ладом. Если, конечно, не считать некоторых досадных обстоятельств.
За столом у них был такой разговор:
— С мужем-то развелася, уехал он куда-то далеко, — рассказывала мать, оглядываясь на стену, за которой живет Лиля. — Спрашиваю: лементы-те получаешь ли с него? Получаю, говорит, бабушка. Два месяца не было, а на третий, мол, прислал восемьдесят рублей. Эко! — восемьдесят за три-то месяца. А у нее велика ли зарплата-то! Девчонка вот теперь в садик пошла, за нее платить надо. Да за квартиру…
— Сколько ты с нее берешь?
— Тридцать рублей.
Леонид Васильевич покачал головой:
— Дорого.
— Дак ведь полдома! Чтой-то меньше-то брать! Мне всегда по стольку платили. Уж еёная воля, жить тут или нет, я не держу. И не хотела пускать-то: молодая женщина, будут, думаю, хахали к ней ходить. Больно надо! Одно беспокойство. А она уж так просила, так просила: пусти да пусти, бабушка, жить негде. Ну, говорю, пожалела я тебя за твои слезы, живи.
— Зарабатывает небось рублей сто двадцать… — тихо сказала Нина и тоже покачала головой. — Как она сводит концы!
— Не знаю. А только что я ей говорила: напиши мужу-то, помиритесь. Он-то вроде и не прочь, а она ни в какую. Не стану с ним жить, да и все тут. Может, конечно, надеется еще замуж выйти. А кому нужна с ребенком-то! Ходит к ней какой-то. Раз пришел, два пришел: где, мол, Лидия? Ну, неплохой парень, высокий, кудрявый. Я ему: зачем, мол, она вам? А это, говорит, бабушка, не вашего ума дело. Я Лилю пристрожила: у меня, говорю, чтоб мужиков не водила! А то живо намахаю.
