Он радовался, представляя, как расчистится эта заросль, как пойдут в рост молодые кусты, да как поставит он потом вот здесь, с краю, скамеечку, на которой можно будет посидеть, любуясь на яблони да сливы.
Старые деревья срубил не все, конечно, — многие оставил; ихний черед наступит будущей осенью или будущей весной. Зато они стояли теперь не мешая друг другу. А общий вид вишенника разительно изменился: как хорошо теперь смотрелись молодые деревца! Да они вот закудрявятся, раскинув боковые веточки…
Давно Леонид Васильевич не работал так вдохновенно, как в этот раз, и вот в самый разгар его трудов раздались вдруг возгласы.
— Ой! Ой! Да ой! — восклицала мать, приближаясь; восклицала так, словно пожаром объяло весь ее дом, и теперь уж не спасти его. — Да что наделал-то! Ты обалдел, что ли! Чево ты натворил! Али пьяной?!
Он несколько растерялся: слишком громким был крик.
Нина шла следом за свекровью, вид у нее был встревоженный.
— Ой! Да ой! — мать хлопала руками по бокам. — Да что у тебя руки-то чешутся! Что ты все рушишь да валишь! Ить сколько ягод на них прошлым летом было! С ума ты сдвинулся, парень!
Нина с соболезнованием поглядывала на мужа, сострадала. Она видела, что он растерян, и не знала, чем помочь, а потому, не в силах вынести этой сцены, ушла в дом.
— Мам, — примирительно заговорил Леонид Васильевич. — Ты посмотри, я вырубил старые, корявые, мертвые. Сушняк это.
— Какой же сушняк — вон на них листья. Али я не вижу!
Она оглядывалась на улицу и прибавляла в голосе, желая привлечь свидетелей к вопиющему безобразию, что натворил сын.
Таня Пикулева вышла на крыльцо — должно быть, как раз привлеченная ойканьем матери.
— Глянь-ка, Тань, что он наделал! Весь вишенник у меня повалил. Чего ему вздумалось! Мешал, что ли?
— Да не весь, не весь! — защищался обескураженный Леонид Васильевич.
— Они уж старые, теть Насть, — вступилась за него Таня. — Их и давно надо было вырубить. Молодые в рост пойдут.
Леонид Васильевич благодарно посмотрел на соседку.
— На них ягод было усыпано!.. — причитала мать.
— Мужики лучше нас знают, рубить или не рубить, — утешала ее соседка. — Я вот и не вмешиваюсь, что мой там рубит.
Мать все качала головой и охала.
— Уж больно он у тебя зачащорился, — сказала Таня с улыбкой. — Теперь молодняк веселее в рост пойдет… Ничего, теть Насть! Без ягод не останешься.
Заступничество Тани имело благоприятные последствия: мать немного утихомирилась, но у работника-сына топор уже валился из рук. Она же принялась разбирать завал срубленных вишен и таскать к сараю, при этом продолжая ругаться, хоть и не столь громко.
