— Бабушка, что случилось?
Она опасливо оглянулась и зашептала:
— Нахалка, нахалка, больше она никто.
Слово это имеет у нее самые разные значения, от оскорбительных до хвалебных.
— Забирает у меня ребенка, бессовестная!
— Какого ребенка? — спросил я, недоумевая, и тотчас сообразил: ах да!
Баба Нюта, никогда не бывавшая замужем и не родившая своих детей, всегда нянчится с младенцами. В том ее единственный жизненный интерес, тем она и жива.
— Я с Веркой водилась полгода, ходить учила, кормила с ложки, а она забирает. Ведь я же к ней привыкла! Ребенок-то мне как собственный! А теперь, вишь, в детский садик… — И баба Нюта опять залилась слезами. — Нахалка она, больше никто.
Что тут скажешь! И сам я вот так же огорчал бабу Нюту, ибо она водилась, хоть и недолго, и с моим сыном, и с дочкой… И я виноват перед бабой Нютой.
— Ничего, бабушка, — утешаю я. — Сегодня же другого вам принесут.
— А кто?
Меня удивило, что она сквозь слезы посмотрела на меня с великим любопытством и интересом.
— Да уж не знаю кто, а свято место не бывает пусто. Не плачьте.
По лестнице спускается другая моя соседка — Валерьяновна, женщина лет пятидесяти с претензией на более молодой возраст. Она живет у меня за стеной. Года три назад Валерьяновна «приняла» Ивана Адамыча, мужчину сугубо длинного и отменно рассудительного, приняла, так сказать, попробовать, пойдет или не пойдет у них семейная жизнь. Неопределенное состояние это продолжается и по сей день.
— Наговорил и того, и сего, — жалуется доверительно Валерьяновна и мне, и прочим соседкам, — и дров-де буду заготовлять, и пол прошпаклюю… А все обманул. Теперь лежит да жмурится как кот. И главное, никакого проку от этого мужика… ни одного положительного момента.
Трудно сказать, насколько она права. С одной стороны, ее сожитель Иван Адамыч и впрямь пренебрегает всякими занятиями по хозяйству; я никогда не видел его работающим, а только рассуждающим. С другой стороны, что-то не отражается на нем благотворно это сладкое житье: ростом он высок, но худ и бледен, голова вылиняла начисто, вид унылый.
До пенсии ему осталось совсем немного, и я догадываюсь, что в автохозяйстве, где он числится, тоже мало от него проку и, возможно, тоже «ни одного положительного момента». На работу, впрочем, он выходит часа за два до начала и идет обычно не торопясь; увидит, что электромонтер на столб полез — остановится, рассудительно поговорит с ним; в другом месте водопроводчики копаются — опять он постоит, посоветует что-нибудь со знающим видом человека, который через это прошел и теперь занят на более квалифицированной работе. Возвращается домой тем же порядком, а поест — и сразу на боковую, телевизор смотреть. С такой неторопливой жизни толстеть бы ему да здороветь, ан нет, не раздобрел, а, наоборот, вянет, усыхает Иван Адамыч.
