— Да вот стала чистить-то, — сказала мать, проходя мимо, — и протерла до дыры. А теперь ведь лудить да паять по дворам не ходят.
Верно, бок рукомойника был залеплен в одном месте той же замазкой, что и ковшик.
— И рукомойников нет в магазине?
— Дак и этот еще послужит.
— Конечно, что из него, стрелять, что ли! — сказал Леонид Васильевич и подмигнул все понимающей Нине. — О-хо-хо!
— А ты бы, родимый сыночек, купил матери-то в подарок рукомойник, — тихонько сказала Нина, подделываясь под тон свекрови.
— И не говори, подружка, — отозвался муж. — Нынче сыновья-то какие пошли: скупердяи да жмоты!
Нина с замечательной миной на лице — ни иронической улыбки, ни, избави бог, скептической или насмешливой гримасы! — окинула взглядом стол: картошка прямо на сковороде чугунной, макароны — тоже на сковородке, только алюминиевой и с ручкой; соль в фаянсовой солонке, огромной, в два кулака, вилки гнутые (а ведь есть у матери хорошие вилки — бережет!), соленые огурцы в селедочнице, кильки в томатном соусе прямо в баночке консервной.
Она стала распаковывать сумки, и на столе появились колбаса такая и сякая, сыр такой и сякой, ветчина с кореечкой, селедка в баночке, масло сливочное…
— Да куда ты! — встревожилась мать. — Зачем столько-то!
— Съедим! — бодро отозвался на это сын.
— К празднику отложить бы, Леня.
— А нынче что?
— Ну да… А только поберечь бы: вдруг кто прилучится.
— Так ведь вот мы прилучились!
— Ну да, ну да… А только что вдруг гость какой, а у нас нет ничего, все приели. Стыдом, что ли, борониться!
Все эти доводы были знакомы. Невестка принесла тарелки, деловито принялась сервировать стол. Мать следила за нею осуждающе и осталась недовольна, в досаде ушла на кухню.
— Ой, батюшки! — послышалось оттуда. — Ить у меня хлеба-то нет! Эка дура я — совсем забыла.
— Да есть у нас хлеб, мам! — крикнул Леонид Васильевич. — Мы в вашем магазине прихватили свежего!
— Надо же! А я забыла и забыла. Еще утром села почайпить, а у меня только сухарь черствой. Уж я размачивала.
— Пусть достанет те вилки, что мы ей купили, — шепнула Нина. — А эти давно выбросить пора.
— Скажи сама.
— Еще обидится! А ты — сын.
— Мама, вилки давай другие!
Она где-то рылась, достала наконец, принесла, на ходу вытирая их фартуком.
— А у тебя чистенько, — заметил Леонид Васильевич, расхаживая по передней комнате. — Половики опять стирала да полоскала в реке, да? И небось еще в проруби?
В деревне она, бывало, предпринимала великую уборку и стирку обычно на страстной неделе, накануне Пасхи — все перестирает да перемоет — и нужное и ненужное. Даже дымоход в трубе непременно чистит, а для этой цели заберется на чердак, где «боров» с вьюшкой, оттуда через люк вскарабкается и на крышу, замирая от страха, орудует веником на шесте…
