– Там – я, – пошутил он.
– Но какой ты? Мы уже месяц знакомы, а я не пойму, что ты за человек. Чего-то думаешь да думаешь сутки и ночи напролёт. Грустишь. И молчун ты невыносимый!
– Это не я грущу, а тот, что сидит в колодце, – снова отшутился Лев.
Девушка потрясла плечами, будто замёрзла:
– Сидеть в колодце? Бр-р-р!
«Может, я в самом деле угодил в колодец и теперь сижу и мёрзну в этой холодной сырой яме? Выберусь ли?»
С этой девушкой он вскоре расстался навсегда, потому что молчать ему хотелось с любимым человеком, а к ней он не потянулся, хотя понимал и видел ясно – и умная, и порядочная, и приятная.
И с другими девушками он расставался. Одна курила, другая выпивала, третья была смела и ненасытна в утехах. Казалось, он искал в девушках не добродетели, не достоинства, а несовершенства, изъяны. Гнилой моралист, педант чистюля, нравственно горбатый фарисей, – и как только ещё не ругал себя Лев в минуты отчаяния и озлобления на судьбу и людей. Жизнь, случалось, казалась ему невыносимой, и он серьёзно минутами полагал, что его самоедство становится отсроченным самоубийством.
Мать видела, что её сын одинок и несчастен.
– Женился бы ты скорее, Лёвушка, что ли. Уже не молоденький, – напоминала она, вкрадчиво и ласково, и принималась осторожно обсуждать подруг сына, которых ей удавалось увидеть. Всех хвалила: верила, что её сын с плохой не свяжется.
Он отмалчивался, но время от времени насмешливо ворчал:
– Все они хороши. Не на всех же мне жениться.
– Все ему хороши! Противишься судьбе ты, вот что я тебе скажу.
– Помню, знаю назубок, что я противленец. Не надо напоминать.
– Не обижайся. Я хочу тебе только счастья.
Однажды она охватила ладонями лицо сына и шепнула:
– Ты будешь, Лёвушка, счастливым! Ты не повторишь ни моей, ни отца судьбы.
Он закрыл и открыл веки, пытаясь признательно улыбнуться в её крепких, но подрагивающих руках.
– Ты ищешь, сынок, идеал?
– Не знаю. Может быть.
– Но женщина расцветает, когда оказывается рядом с любящим мужчиной. Вот тогда она и становится идеалом. Для него. Для единственного.
– Спасибо за лекцию, – морщился и очевидно страдал сын.
– Не за что, – грустно вздохнула мать и, шутя, потрепала его за ухо. – Лёвушка, а ты снова не называешь меня мамой.
– Прости… мама, – вымолвил он и покраснел.
Льву почему-то снова было трудно называть её мамой. И снова ему представлялось, что она далеко от него или даже они – не совсем родственники. Или – совсем, совсем никакие не родственники.
