стоял окруженный муж, жалкий рогоносец, несчастный и бесплодный манипулятор.
— В бассейне, — продолжал далее Смолор. — Горилла барона схватил меня. Мне пришлось раздеться. Гимнастический зал. Лестницы. Там сделали мой снимок. Я голый с членом в лапе. Потом на фоне тех же лестниц ваша жена с открытым ртом. Они сказали: «Прекратите следить, иначе Мок получит фотографию. Фотомонтаж. На нем его жена и ты…»
Мир пылал, любовники откусывали друг другу губы, вульгарные жены изменяли мужьям в бассейнах, музыкальные блондинки с нежным детским голосом преклоняли колени перед ищущими возбуждения аристократами, а друзья забывали о своей дружбе. Мир пылал, а Лукреций — певец огня — употреблял какой-то наркотик, который должен был его сделать более привлекательным для холодной избранницы и который в то же время был причиной его безумия. Мир пылал, а равнодушные боги сидели апатично, безучастно и бессмысленно в роскошных междумириях.
Мок достал «вальтер» и приложил к залепленных снегом волосам Смолора. Тот повернулся лицом к стене. Мок взвел курок. В жалкой комнате рыжеволосый малыш ел манную кашу. «Он убьет папу?» — спросила по-чешски молодая цыганка. Мок спрятал обратно револьвер и сел на снег. Он был пьян, в кармане пальто он чувствовал вес «вальтера». Темный колодец медленно покрывал ковер снега. Смолор ждал исполнения приговора, а Мок лег на землю и прижал к ней лицо. Через пять минут он встал и заставил Смолора развернуться. Подчиненный дрожал от страха.
— У меня с ней ничего не было. Это фотомонтаж, — прохрипел он.
— Послушайте меня, Смолор, — Мок отряхнул снег с пальто, — прекратите пить и продолжайте следить дальше за фон Хагеншталем. Возможно, моя жена будет сама с ним контактировать. Даже если барон вас заметит и выполнит угрозу, можете быть спокойны. Я просто получу фотомонтаж. Я уже об этом знаю и не причиню вам вреда. А теперь протрезвейте и идите шаг за шагом за бароном фон Хагеншталем. Это все.
Смолор сумел зачесать пальцами волосы, застегнул пиджак, поправил перекошенную шляпу и зашел в забегаловку. В темном коридоре его остановила мощная рука Цупитцы. Вирт вышел во двор и приблизился к Моку.
— Отпустить его? — спросил он.
— Да, не нужно за ним следить. За ним будет следить собственная совесть.
Вирт дал Зупитце правильный знак.
Вроцлав, понедельник 9 декабря, семь утра
Всю субботу и пол воскресенья шел снег. Город был покрыт легким, покрывающим все саваном. Вместо стука копыт запряженных кляч вроцлавяне слышали легкий шум скользящих по улицам саней, вместо стука по тротуарам дамских туфель — поскрипывание снега, вместо хлюпанья грязной воды — сухой треск мороза. Стекла покрылись ледяным кружевом, дымоходы гудели копотью, конькобежцы мчались на водохранилище около здания Силезского Регентства, слуги чистили снегом ковры, а кучеры выделяли горелый запах. Днем в воскресенье прекратилась метель. Ударил мороз. Легкие и толстые пласты снега разбились на толстые и твердые куски. Их чистые поверхности стали разрезаны собачьей мочой и испачканы конскими фекалиями. В переулках возле Соляного Рынка бездомные выбирали место, в котором хотели умереть, а преступники закрывались в своих безопасных, теплых и вонючих притонах между Нойвельтгассе и Вайсгербергассе. В газетах писали об аферах Вилли Ванга, который, одетый в мундир гусара, грабил и влюблял в себя служанок и замужних дам, и о двух страшных, причудливых убийствах. Их совершивший интересовал только журналистов и собрал уже несколько психологических характеристик.
