— У меня был тяжелый день. Ночью ушла от меня жена. Мой близкий подчиненный, который должен был следить за ней, не сделал этого, потому что пил. Единственный человек, которому я доверял, не выполнил моего тайного приказа. Взамен за это он нарушил торжественный, данный в костеле, обет воздержания.
Мок не выдержал водочного запаха, отошел от Смолора и всунул ему в рот папиросу. Вахмистр качнулся вперед и назад и упал бы, если бы его плечи не нашли опору в кирпичной стене.
— Моя жена обманывала меня. Мой друг должен что-то об этом знать, но он не хочет мне признаться, — продолжил Мок. — Но теперь он расскажет мне все, включая то, почему он начал пить.
Смолор провел пальцами по лицу и отряхнул со лба влажные от снега пряди волос. Он напрасно пытался их зачесать. Его лицо было без выражения.
— У меня сегодня был тяжелый день, — голос Мока переходил на шепот. — В моих тисках была одна цыганка, некие гардеробщик, шлюха и бандит. Я устал и скучно шантажировать людей. Не заставляй меня это делать. Я буду чувствовать себя паршиво, когда начну давить на кого-то, кто есть или был близок. Избавь меня от этого, прошу…
Смолор хорошо знал, что шепот Мока предвещает более высокую степень допроса — представление аргументов не для опровержения. Воспоминание о Франциске заставило Смолора понять, что у Мока такие аргументы есть.
— Таак, — пробормотал он. — Оргии. Барон фон Хагеншталь, Элизабет Пфлюгер и ваша жена. Они с бароном и друг с другом. Кокаин.
Разум Мока в трудных ситуациях искал опоры в том, что постоянно и нерушимо. Он вспоминал свои лучшие годы молодости: университет, старых, седых, вечно ссорящихся профессоров, запах промокших пальто, семинары, на которых дискутировали на латыни, и целые страницы выученных на память древних виршей. Вернулось одно место из Лукреция, в котором говорилось о «пылающих стенах мира». Теперь пылала стена, окружающая двор. Кирпичи, на которые он опирался руками, пылали, а снежинки падали ему на голову, испаряясь на нем как капли расплавленного масла. «Лукреций писал в другом месте, — подумал Мок, — о любви как о трагическом и вечном неисполнении. О любовниках, которые кусают друг друга, чтобы через некоторое время снова мечтать о повторных укусах». Вспомнил историю безнадежно влюбленного римского поэта, одного из первых poetes maudits (проклятые поэты), который покончил с собой в возрасте сорока четырех лет. Он думал о своих сорока четырех годах и о маленьком пистолете «вальтер», оттягивающем внутренний карман пиджака. Мир пылал, а между flammantia moenia mundi
