Она чуть подвигается на скамейке, хотя места и так достаточно. Писатель кивает со старомодной благодарностью и садится на самый край. Откидывается на спинку, смотрит на море. Сейчас он скажет, какой отсюда чудесный вид. Смешной.
— Какой отсюда чудесный вид, — говорит писатель. — Вы нашли замечательное место для отдыха. Наверное, лучшее во всем парке.
— Никому не выдавайте, — улыбается она. — Хотя остальные, наверное, тоже скоро найдут. Здесь не так много места… вообще.
— Но и не так много людей.
Он смотрит на нее и улыбается — так, будто они оба знают одну общую тайну. Это странно. Он великий писатель, знаменитый человек, славу которого делали миллиарды читателей… неужели ему, как и ей самой, ни чуточки не жаль этих миллиардов? Не то чтобы ей было по-настоящему важно это знать. Так, легкое послеобеденное любопытство.
— Вы, наверное, привыкли по-другому. Большие аудитории, поклонники, автографы…
— Уже начинаю отвыкать. Это как раз не страшно.
Она подбирается, выпрямляет спину. Они по-прежнему сообщники, заговорщики, которые действуют заодно, и поэтому свободно можно спросить:
— А страшно — что?
Писатель молчит. Наклоняется вперед, двигает носком лакированной туфли, залепленной травинками и мелкими листьями, упавшую веточку сосны с еще темно-зеленой хвоей. Наконец начинает говорить:
— Страшно понимать, что от нас ровным счетом ничего не зависит. Хотя, с другой стороны, так оно было всегда. Тем не менее, мы успешно заблуждались, рисовали себе какие-то иллюзии собственного могущества. А может, — он коротко взглядывает на нее, не поднимая головы, — продолжаем заблуждаться и сейчас. Вдруг нам, наоборот, наконец-то дали шанс?
— Шанс для чего?
— Наконец-то построить что-либо собственными силами и в меру своей фантазии. На отдельно взятом и не самом худшем пятачке земли… за отсутствием чего-то другого. Но это, знаете ли, взгляд безнадежного оптимиста. Наполовину полного стакана.
Она улыбается:
— А вам, конечно, ближе наполовину пустой?
— В его пользу почему-то всегда в разы больше реальных аргументов. Я не уверен, что нас оставят здесь в покое. И тем более не верю, что за нами приедут и спасут. Все эти приготовления, продуманные и просчитанные заранее… наводят, знаете ли…
— Какие приготовления?
Она перебивает, и тут же осознает свою ошибку, потому что писатель внезапно умолкает, вспомнив, наверное, с кем именно говорит. А говорит он с высоким куполом живота, которому нельзя волноваться, и только. Оно так бывает всегда, и она подавляет в себе зачатки обиды.
