Здесь у меня росли на клумбе желтые, белые и фиолетовые цветы. Эти вечнозеленые кусты были подстрижены ровными безукоризненными шарами. Ручеек, сбегающий с горы, падал трехструйным водопадом в каменную раковину с сидящей русалочкой, вон там, где осталось бетонное подножие и торчат рыжие кончики арматуры. А тут, судя по столбикам, выглядывающим из жухлой травы, стояла беседка, в которой…
Не надо. Так даже лучше. Пускай ветшает, зарастает кустарником и травой, распадается на части. Последний кусочек мира, где наконец-то стали возможны тишина и простор. Где можно уйти, удалиться, скрыться ото всех. Дышать морем и хвоей и ни о чем не думать.
Дорожка, по которой она идет — обходная, серпантинная и спускается вдоль склона плавно, без единой ступеньки. Удобный маршрут на будущее, хорошо бы можно было дойти вот так, в обход, до самого моря… Они постоянно прорываются наружу, мысли о скором будущем, такие теплые, прикладные и прагматичные, что становится еще более страшно. Не надо пока об этом думать.
Серпантинная петля выныривает из зарослей и выходит на открытый склон, укрепленный, словно колоннами, стволами огромных сосен, между которыми открывается море — сразу все, огромное, перевернутое, будто на старинном диапозитиве. На самом краю стоит неизвестно каким чудом сохранившаяся лавочка с изогнутой спинкой. Тайное, самое лучшее и главное место во всем парке. Она сюда и шла.
Она садится, подобрав полы плаща, облокачивается на спинку, расслабляет поясницу. По морю чуть заметно ходят, перетекая друг в друга, длинные пологие волны, похожие на спины китов. Доносится тихий, сглаженный, но все же отчетливый звук прибоя. А ветра нет совсем, и на дорожке у ее ног неподвижно лежат сухие хвоинки. Небо задернуто полупрозрачной вуалью, сквозь которую пригревает солнце.
Расслабившись, она прикрывает глаза. Волны продолжают перекатываться, мерно покачивают ее на своих спинах, вверх-вниз, вверх-вниз… Что-то свежее и радостное обдувает лицо. Он сидит рядом, переплетаются их пальцы и дыхание, и все так хорошо и просто, как будто не было никогда ни отчуждения, ни всесильных обстоятельств и тотальных несовпадений, ни болезненного одиночества. Мы же рядом, разве этого недостаточно? Совсем-совсем близко… ближе… еще…
— Вы позволите?
Она вздрагивает и поднимает глаза.
Пожилой писатель смущенно отступает на шаг:
— Вы задремали? Простите, я не… Отдыхайте, я пойду, не буду вам мешать.
— Нет, что вы, присаживайтесь.
