Собственно, ни для кого не являлось секретом, что отцам детей вообще выдавали неохотно, требуя вдвое больше справок и допусков разного уровня, чем с матерей. Отец — категория настолько зыбкая, что ни один приличный питомник просто не хотел связываться с риском. Но у Михаила все было четко: и постановление суда, и ежегодно заверяемое соглашение с матерью ребенка, завизированное адвокатом и нотариусом, и обновляемый раз в полгода медицинский полис, и черт-те что еще. Не отдать Карину они не имели права. Но выдержать его в накопителе около получаса, а то и больше — запросто. И редкий месяц отказывали себе в удовольствии.
Он прошел от входных дверей до детских обувных шкафчиков, потом к зеркалу, потом снова к дверям. И, как всегда, пропустил, не увидел, обернулся уже на Каринкино восторженное:
— Папа!
Подбежала, обняла крепко-крепко, уткнулась личиком в его живот.
Воспитательница смотрела неодобрительно. Обычно дети реагировали на приход родителей, а тем более отцов, со спокойным скучливым сожалением, как на неотвратимую неизбежность. Система воспитания в питомнике надежно вбивала в детские головы простую мысль: лучше, чем здесь, им не может быть нигде, а редкие отлучки (мало кто из родителей регулярно забирал детей на выходные) надо вытерпеть и пережить. Но Карина была не такая, как все. Она радовалась в жизни всему — каждой перемене, каждой встрече, каждому лучику солнца и сухому листику в луже. Солнечный, счастливый ребенок. Его родная дочь, которую ему раз в месяц разрешалось брать с собой. На целых два дня.
Он гладил ее черную пушистую головку, и ему казалось, что так было всегда. Никакого месяца разлуки, что за ерунда, кто это выдумал?
— Девочка может вспотеть, — дистиллированным голосом напомнила воспитательница.
Михаил отдернул руку, слегка отстранил дочку от себя:
— Ну, где твои сапожки?
— Здесь! — метнувшись к шкафчику, ликующе отозвалась Карина.
Она переобувалась, посапывая над слишком тугой молнией, воспитательница недвижно наблюдала, и Михаил тоже стоял столбом, не двигаясь с места: он хорошо запомнил тот раз, когда присел помочь Каринке обуться, провел ладонью по ее ножке до колена — и воспитательница вызвала охранника, и рапорт о подозрении в педофильских наклонностях, и потом пришлось черт-те сколько мотаться по экспертизам за новой справкой… Нет, сейчас главное было — выйти отсюда. А уже потом начнется наша вечность.
Подбежала Карина, и он завязал тесемки красной шапочки под ее подбородком. Шапочку можно.
