Московская ночь и родная деревня
В Москве мне можно было остановиться в семье сестры моей жены — Воробьевой Евдокии Ивановны, на улице Госпитальный Вал (у ст. метро «Семеновская»). Но сразу ехать к ней на квартиру и ложиться спать мне не хотелось. Московская летняя ночь опьянила меня не хуже спирта. Сев в такси, я сказал шоферу, что заплачу канистру спирта, если он часа два покатает меня по ночной Москве, а затем отвезет в аэропорт Быково, откуда летали самолеты «Як-42» местными рейсами Москва — Тамбов. Я передал начатую канистру спирта в руки водителя такси, он взвесил ее в руках и понюхал спирт. Когда же я сказал, что и сам только что пил этот спирт, а везу его с подводной лодки Северного флота, то все его сомнения кончились. Он с радостью согласился показать мне ночную Москву, а затем отвезти в аэропорт Быково. Эта ночь пролетела, как счастливый, радостный сон. Рано утром я был уже в Тамбове, а оттуда на рабочем пригородном поезде отправился на станцию Сабурово, в родные места. Конечно, я не сообщал заранее о своем приезде. Потому, что сам не знал, что я так скоро окажусь у себя на родине. К моему великому изумлению, жена не сидела дома в ожидании моего возвращения с боевой службы, а работала в поле. В районном центре Никифоровке функционировал сахарный завод, и все местные колхозы высаживали в обязательном порядке крупные плантации сахарной свеклы. Посадить-то ее можно техникой, а вот тщательно прополоть и обработать без людских рук было невозможно. Огромную плантацию сахарной свеклы делили на гектары и раздавали эти гектары всем желающим для ручной прополки и обработки. Свеклу потом убирали техникой, а всем участникам ручной прополки раздавали по 59 рублей деньгами и по пятидесятикилограммовому мешку сахара. К этому времени жена кончила мичуринский педагогический институт и несколько месяцев, пока мы жили с ней в учебном центре Палдиски Эстонской ССР, работала преподавателем в местной школе. Но когда я с экипажем на месяц убыл в Гаджиево, чтобы пройти практическую отработку на корабле перед убытием в Северодвинск, жена осталась у моих родителей. По планам она должна была приехать ко мне в Северодвинск, но я ушел в автономку с другим экипажем, и жене с дочкой ничего не оставалось кроме, как ждать моего возвращения в доме моих родителей. Конечно, на несколько месяцев никто бы не взял ее работать преподавателем в школе, но она сама взяла гектар свеклы на обработку. И сделала это не по материальным соображениям, а чтобы разделить с мужем «трудности боевой службы» за время его длительного автономного плавания. Я потом тоже пытался помочь жене и вместе с ней раза два выходил в пять часов утра на ручную прополку свеклы (с помощью тяпки и собственных рук). Это занятие оказалось потруднее, чем несение корабельной вахты в подводной лодке. Стояла ясная солнечная погода, на небе не было ни облачка, и даже утренняя прохлада не спасала меня от быстрого утомления. Возможно, сказывался неподвижный образ жизни, который я вел более двух месяцев в подводном положении. Если на базе, на берегу, перемещаясь между казармой, кораблем и камбузом, член экипажа преодолевал за сутки не менее 10 километров пешком, то в подводном положении пешеходная нагрузка сокращалась до 100–150 метров за сутки. И организм значительно ослабевал. Эта адаптация и в последующем была для меня тяжелой личной проблемой. Я еще и курил, поэтому после длительных плаваний с трудом привыкал к повседневному образу береговой жизни. Как в экипаже Задорина, так потом и в нашем экипаже некоторые офицеры на боевой службе занимались в свободное время от вахт спортом: использовали беговую дорожку, гантели и гири. Но где они теперь? И живут ли еще на белом свете? Из-за плохой воздушной атмосферы внутри прочного корпуса подводной лодки, насыщенной вредными примесями от работающих электромоторов и смазочных материалов механизмов и электроустановок, активные «спортсмены» года через три приобретали хронические болезни сердца и списывались с плавсостава. Дальнейшая их судьба мне неизвестна. Вот по этим причинам на прополке свеклы я и не отличился никакими рекордами. Через два часа работы тяпкой из меня выходил весь рабочий пыл, и больше в этот день я уже к тяпке не подходил.
