…Как мать Пьера нас нашла? Ведь мы уехали далеко на юг, в Прованс. Дом стоял в низине, принадлежал дяде Мориса, дядя обретался в Африке, кажется — в Сенегале. Я была потрясена ее появлением. Она вылезла из спортивного автомобиля, за рулем сидел ее муж, худой, в веснушках. Он казался старым, рыжие волосы — явно крашеные, — были как пакля. После войны он открыл художественную галерею, помолодел, продавал сначала картины матери Пьера, потом у него откуда-то появились рисунки старых мастеров, несколько раз мы с ним встречались, он, словно мы были близки, жаловался на свою жену, на ее стальной характер, высказывал мне сочувствие, говорил, что Пьер ему был как родной, что его жена никогда не выражала никаких положительных эмоций, всегда губы ее были плотно сжаты, но художник она была потрясающий. И отрицательных эмоций тоже не выражала. Ничто ее не трогало.
Она руководствовалась только чувством долга. Я должна, мы должны, они должны, ты должна. Она должна была найти свою внучку, забрать к себе в Нормандию, долг двигал ею, сказала, что Пьер лежит в госпитале, симптомы прободения язвы, что в Париж они заезжать не будут, если поеду с ними, то высадят меня в Шартре. К тому времени мы все успели перессориться. Аннет с дочерью уехала первой. Деревня, в которой мы жили, кажется — Эквиль, была маленькая. Жена Мориса со мной не разговаривала. Я пела польские песенки ее мальчишкам. Получалось очень фальшиво. Морис решил брать у меня уроки польского и русского. Жена Мориса сказала ему, что было бы честно сразу сказать — что он от меня хочет? — и в таком случае она бы его поняла.
Я посмотрела в глаза матери Пьера. Она курила «Галуаз», пускала сизоватый дым в серое небо. Поразительно, она выкуривала в день три пачки, умерла, когда ей было больше, чем мне сейчас, незадолго перед смертью сократила количество сигарет до полутора пачек. Ни кашля, ни проблем с сосудами. Легла и не проснулась.
С моими документами только в Париж было ехать.
— Вы поужинаете или выезжаем сразу? — спросила я.
Она, кстати, и не поздоровалась. И я тоже.
Мы поужинали овощами, выпили две бутылки вина. Жена Мориса отозвала меня после ужина, сказала, что готова уступить мне мужа, но ехать мне ни в коем случае не надо. Потом она попросила прощения. Мы обнялись. Муж матери Пьера сказал, что лучше переночевать, а выехать рано утром. Они спали в моей комнатке, я с Розой в гостиной на диване. Всю ночь из комнатки доносилось, как он рыгал, ворочался, кашлял, под утро с удивительным прищелком выпустил газы и захрапел.
