Первым делом камин Ей почистил, очень дымил он у Нее — не знаю, как у кого, но у меня, слушавшей лекции по психоанализу, эти слова вызвали определенные ассоциации, — испачкался весь, копоть, а Коко ему — ванну, — мол, пожалуй, Ванья, в ванну! — но Иван был целомудрен, церемонен и несмел (это я, спавшая с ним в одной кровати в обнимку, подтверждаю), он смущался, тем более у Нее ванная была больше той комнаты в Замоскворечье, в которой Иван жил с матерью, отцом, двумя братишками и сестрой, да еще за ширмой бабка бок чесала и кашляла, а тут — мрамор, зеркала, ароматы, и Коко шмотки Ваньи в мусор, как увидела его шрамы, то головой закачала: «О-ля-ля! О-ля-ля!»
Думаю, «О-ля-ля!» относилось не к шрамам, но после ванны Иван получил костюм, рубашки, шляпу. Вечером они пошли в какой-то кабачок. Впрочем, Коко не ходила по «кабачкам», но так было в статье. В кабачке все отвернулись, когда они вошли. Ну, сделали вид, что Коко — пустое место. Ее бросило в краску, они вышли вон, но за ними увязались сразу трое, что-то — Иван понимал, что грубое, оскорбительное, — выкрикивавшие. Коко словно ударили кнутом. Иван оставил свою даму, развернулся и — раз-раз! — сначала одному, потому другому, потом третьему, каждому — по сопатке.
Я спросила у племянника: что такое «сопатка»? Оказалось — всего лишь нос…
…Брекер, кстати, был очень неприятен. Такой высокомерный. Говорил только о себе. Доподлинно известно, что из гестапо он вызволил подругу знаменитого скульптора, но сделал это не ради нее, а ради того скульптора, в сорок третьем бывшего уже совсем дряхлым. Правда, должна заметить — самые большие благодеяния для меня делали люди тоже неприятные, высокомерные. Один Ганси чего стоит! Люди же добрые, милые в общении, мне никогда в чем-либо серьезном содействия не оказывали. Интересно, что такие любят, когда им говорят «Спасибо, мсье, не знаем, что бы мы без вас делали!», а неприятным на это все — как минимум внешне — плевать.
Так что никаких теплых чувств к Брекеру, в отличие от благодаривших его евреев, я не испытываю. Ведь кто меня вытащил из Дранси, как потом выяснилось — за два дня до отправки эшелона? Ганси, кто же еще! Он появился там — ничего этого я, конечно, не видела, — во всем великолепии черной униформы, бывший уже на одну или две ступеньки выше в фюрерском продвижении, чем тогда, когда он первый раз предстал в ней передо мной и меня отпустил впервые. Как-никак прошло немало времени. Ганси понавесили разных побрякушек. У него появилась нашивка за ранение.
