Судя по статье из московского журнала, Брекер вовсю использовал труд военнопленных, иностранных рабочих — а то мы не знали! — был учеником Моисея Когана — и это было известно! — которого вишисты выдали немцам, и те отправили Когана в Освенцим. Якобы Брекер хотел помочь Когану, но не смог, зато за очередным завтраком у фюрера просил за Пикассо, которого гестапо тоже собиралось прибрать к рукам. Про то, что Брекер пытался помочь Когану, я прежде не знала, а вот про помощь Пикассо распространялся сам Брекер в 70-х. Не исключено, что он не так уж хотел помогать Когану. Отношения учитель — ученик уже нельзя было капитализировать. Во всех смыслах. Человеческая благодарность не паштет. Вот за Пикассо он все-таки мог просить. Он был умный, понимал, что нацистам скоро придет конец.
И что — где-то между Пикассо и Коганом затесалась я? Безвестная, никому не нужная, с длинными прекрасными волосами, красивой задницей, длинными ногами? Такая красавица с асимметричным ртом, отказывающаяся носить очки и поэтому щурящаяся постоянно, отчего у глаз уже имелись морщинки? Как я из-за них переживала! Они появились у меня еще раньше месячных. Ужасный французский, плохой польский и русский, остатки идиша, зачатки английского. Кому я была нужна? Пьер уже был в лагере, его мать…
…И вот Брекер, читала я, перед окончательным отъездом в рейх выправил удостоверение Ивану, по которому тот смог перекантоваться в Париже до прихода союзников. А потом Иван якобы встретил Ее. Он, видите ли, просто шел по улице. Она вышла из магазина с витринами. Какие витрины? Это не уточнялось, зато было про то, как на выходе Она подвернула ногу, сломала каблучок, Иван — тут как тут! — успел подхватить ее под локоть, Она что-то залопотала в благодарность, а прохожие оборачивались с интересом и некоторым испугом. Иван будто только потом узнал, что у Нее (тоже с большой буквы) были шашни с оккупационными властями. И кто Она такая на самом деле, тоже узнал потом. Но о том, что Ее зовут Коко, — в тот же день. Ну, Коко и Коко!
Иван проводил Ее до дома — а как же иначе? — Она пригласила его зайти, оказалось, что у Нее квартира — дворец, там — вазы, хрусталь, бронза. Она ему: «Ванья!», он Ей: «Коко!», лодыжка опухла, компресс, тугая повязка, слова благодарности, Иван ощущает разлитое по квартире, просто лежащее на бронзе, словно патина, одиночество, Она же все сразу понимает про него, что ему идти некуда, что документов, кроме брекеровских, которые она тут же сжигает в духовке, нет никаких, и денег тоже, и получилось, что стал Иван жить среди ваз и хрусталя.
