Я вышел из туалета, повернул не направо, а налево, толкнул узкую дверь, оказался во внутреннем дворе. Там курил официант. У него была действительно примечательная задница — тугая, выпуклая, — пухлые губы, глаза с поволокой, длинные руки, крепкие пальцы. Он выпускал колечки. Колечки, одно за другим, плыли по воздуху, сливались, превращаясь в облачко. Я попросил у него сигарету, сказал, что с моим товарищем все в порядке. Он кивнул, сказал, что узнал Вальтера, что видел репортаж о том, как Вальтер ездил на место лагеря для военнопленных на Северном Урале, а еще кулинарную передачу, где Вальтер готовил рыбу.
— Какую?
— Навагу. Учил определять качество наваги по запаху, чистить, удалять какую-то пленку, нахваливал эту навагу, будто лучше рыбы нет, а наш повар сказал, что он все делал неправильно, — официант отщелкнул окурок, попал точно в открытый мусорный контейнер. — Правда, наш повар казах, они в рыбе ничего не понимают. Пойду посмотрю, как он там, а то на прошлой неделе один умер в сортире. Тоже были поминки. Поминают одного, а другой умирает со спущенными штанами. Умереть на унитазе! Бр-р!
— Какая разница! — сказал я.
Возвращаясь в зал, я зашел в туалет: кабинка была заперта, Вальтер не отозвался, я присел, заглянул в щель между полом и дверью, в кабинке было двое, носы их ботинок смотрели в одну сторону. Они слышали, что кто-то вошел. Они чувствовали, что за ними могут наблюдать, что их могут застукать. Они затаились. Взяли паузу. Мне показалось, что было бы правильным сказать что-то вроде «продолжайте», но я не знал, как это по-немецки, не помнил, как это по-английски.
Официант был не в моем вкусе. Как вообще мужчины. Когда-то я не мог оторвать взгляда от очень красивого мальчика, но то был единичный случай, помутнение, хотя и сейчас помню его лицо и фигуру, его удивительную пластику. Но дело не в официанте, не в его грубой красоте, упругости его зада, дело в скорости, на которую я никогда не был способен, скорости, с которой Вальтер сговорился, скорее всего — без слов, подмигиванием, цокнув зубом, каким-то кодовым жестом, — с официантом, Потехин — с моей бывшей женой.
Я подошел к раковине, вновь посмотрел на свое отражение в зеркале. То, что я застал Вальтера трахающим официанта в кабинке сортира, моя зависть к умеющим быстро находить общий язык, договариваться, жить, меня омолодило. Щеки порозовели, носогубные складки разгладились. Я и ощущал себя лучше. Теперь в кабинке почувствовали отсутствие угрозы, они тихо кряхтели, кто-то, официант или Вальтер, ритмично притоптывал. Я понял, что надо оставить их одних, вернулся в зал и застал спор последней вдовы с разлучницей — последняя говорила, что гражданское общество требует открытости, разлучница — что там, где нет граждан, не может быть общества, — Потехин ел торт, крепкая девушка, заменившая официанта, сбивалась с ног — «Чай? Кофе?», — но потом появился официант, вскоре в зал вошел Вальтер, высокий и прямой, сел, налил еще один фужер — что за странная манера! — выпил, закусил подсохшей маслинкой, улыбнулся, помахал мне рукой.
