Генрих Сапгир. Классик авангарда | страница 46



Степень морфологического разнообразия внутри строгой сонетной структуры достигалась Сапгиром главным образом за счет деформации схемы рифмовки. Неконтаминированных (т. е. точно соответствующих традиционным сонетным структурам) сонетов у Сапгира около 20 %. Как и следовало бы ожидать, схема рифмовки французского сонета (с парной рифмовкой в начале терцетов) преобладает как основа для контаминации — хотя есть у Сапгира и итальянские сонеты, и записанные как английские («псевдоанглийские»). Выбор типа контаминации не случаен, а связан со смысловой нагрузкой того или иного сонета. Так, к примеру, пара «Сонет Петрарки I» и «Сонет Петрарки II» — контаминированные французские сонеты, а не итальянские, как можно было бы ожидать из названия. В этом один из источников внутренней иронии Сапгира-сонетиста. Теоретически можно предположить множество контаминационных «игр» с сонетной формой. Знавший русскую поэзию построчечно, Сапгир прекрасно понимал, что такого рода эксперименты с сонетной формой предпринимались его предшественниками в начале XX века и некоторыми из его современников, и поэтому вполне осознанно шел на «излом» формы[267].

Сонеты Сапгира поражают не только общим числом (80) и цикловой семиотикой (которой мы здесь не коснулись), но и своей современно-событийной тематикой и острым идеологическим наполнением, обрамленными в твердую форму. И, конечно же, одна из самых интересных черт «Сонетов на рубашках» — это их язык. Сапгир не раз с гордостью указывал на то, что его сонеты обращаются к широким пластам речи (сленг, арго, советский канцелярский язык, etc.) и сталкивают их с «высоким» и «литературным», как в сонете «Коктебель»: «<…> Где в балахоне греком шел Волошин / Хип „ловит кайф“ двусмыслен и взъерошен / Письменники здесь пишут похабель /И в самый цвет махровым их идеям / Живую душу сделали музеем / И Планерским назвали Коктебель»[268]. В некотором смысле, многие из сонетов Сапгира именно о превращении «Коктебеля» в «Планерское», о пертурбациях русского языка и культуры в советское время.

В середине 1980-х Сапгир говорил о целой книге под названием «Сонеты и катрены», в которую должны были войти его сонеты, а также отдельно стоящие четверостишия, которые он сочинял в 1979–81 годах. Часть метафизических катренов Сапгира вошла в цикл «Путы» (1980), другая — в миниатюрную книгу «Стихи для перстня» (1981), сочиненную по следам ориенталистских исканий поэта. «Стихам для перстня» был предпослан эпиграф из «Рубаи» Омара Хайяма в вольном, катренном переложении Сапгира, с державинской ноткой во втором стихе: «Поскольку все, что в мире существует, / уйдет, исчезнет, а куда — Бог весть, / все сущее, считай, не существует, / а все несуществующее — есть»