Знаете ли вы, как трудно поднять это покрывало? Тонкая перкалевая ткань, а так тяжела словно сделана из свинца, чугуна, иридия, словно она вмещает в себя всю темную материю вселенной. Доктор отступает назад, сложив руки на груди. Весь штат палаты или дежурная смена или как там они называются затаивает дыхание. Морин придвигается ко мне так, что наши плечи смыкаются и я, чувствуя тепло её плоти, думаю об этом дите, плоде нашей любви, этом существе под покрывалом, а рука жены нащупывает мою ладонь, после чего цепкими пальцами сжимает её мёртвой хваткой. Край покрывала медленно миллиметр за миллиметром приоткрывается, эдакий стриптиз смерти, и я, не в силах сделать это, замираю ... Морин бросается вперед и одним махом срывает чертову тряпку прочь.
На миг мы цепенеем – в шоке от вида набухшей блеклой плоти, засохшего пятна крови на виске и ералаша волос, этого наглого осквернения всего, что мы знали, любили, лелеяли – прежде, чем нас захлёстывает волна эйфорического облегчения. Ведь наша-то Мэдди как и мать рыженькая и хоть ей уже семнадцать, но она всё ещё по-детски поджара и худощава, с несуразно длинными конечностями, а кроме того, у неё никогда не было пирсинга на гладком нежном участке кожи под нижней губой. Не в силах говорить, всё ещё под кайфом от этого случайно открытого для себя общедоступного наркотика, я порхаю по палате, больнице, всей планете. Морин озвучивает это за меня: – Это не наша дочь.
Нашей дочери в больнице нет. Наша дочь спит в своей комнате под дружелюбными взорами стенных плакатов, Бритни, Бреда и Джастина, её вещи разбросанны вокруг неё как на таможенной распродаже. Наша дочь спит в своей комнате под дружелюбными взорами стенных плакатов, Бритни, Бреда и Джастина, её вещи разбросаны вокруг нее как на барахолке. Наша дочь и в правду ходила в кафе Хана-Суши в торговом центре, как и планировала, после чего Кимберли отвезла её домой. Наша дочь, не сообщив об этом ни нам, ни ещё кому-то, слегка нарушила закон, – так, саму малость, ничего серьезного, то, что каждый подросток делает без задней мысли, – она одолжила своё удостоверение личности своей второй лучшей подруге, Кристи Червин, поскольку той ещё только шестнадцать, а она так хотела, аж умирала, посмотреть в синеплексе фильм с Бредом Питтом, куда пускают только с семнадцати. Нашей дочери невдомёк, что мы были в больнице, она ничего не знает ни об Элис К. Питерман, ни о её Пино Нуар, ни очках, забытых на барной стойке, не знает она и о том, что прямо сейчас телефон звонит в доме Червинов.
