– Ну и где он? – злюсь я. – Где этот хренов доктор.
В этом кабинете, этом чистилище, мы торчим уже больше часа. Пару раз я высовываю голову из двери, одаряя медсестру уничижительным взглядом, но всё бестолку, новостей – нет, доктора – нет, ничего – нет. И вот, наконец, в четверть третьего, внутренняя дверь распахивается и на тебе, какой-то типчик, слишком молодой для доктора, пацан с гладким бледным лицом и коком, торчащим вверх над лбом. Только говорить ему ничего не нужно, ни единого слова, поскольку я и без слов уже вижу, какую весть он нам принёс, и моё сердце сжимается тисками ужаса. Он глядит на Морин, затем на меня и прячет глаза. – Мне очень жаль, – мямлит он.
Когда метеор вторгается в земную атмосферу, он в считанные секунды прорывается через неё и врезается в землю. При этом, вследствие трения о воздух, метеор испаряется и образует огненный шар диаметром в несколько километров, температура которого в этот момент может достигать 60000 градус по шкале Кельвина, что в десять раз выше температуры поверхности солнца. Если этот метеор окажется размером с Чикшулуб и он врежется в один из наших материков, то он выбросит в атмосферу около двухсот тысяч кубических километров земного грунта, а тепловое излучение взрыва вызовет пожары в городах и лесах планеты. Этот взрыв также возбудит сейсмическую и вулканическую активность такого масштаба, которого доселе ещё не знала история человечества. А в довершение всего этого на планете воцарится черная ночь глобальной зимы. Если же этот метеор угодит в море, как это было с Чикшулубом, то вместо грунта взрыв поднимет в атмосферу тонны перегретой воды, затмив солнечный свет и инициируя тот же самый сценарий сейсмической катастрофы и вековой зимы, а параллельно отправляя вибрирующее кольцо воды высотой в пять километров, чтобы потрясти континенты как блюдца на подносе.
И какое это имеет значение? Разве есть для нас вообще что-то, что сейчас имеет значение? Мы всё равно бессильны. Нам не на кого надеяться. А боги – любые боги всех времён и народов – это всё байки.
Мы в реанимации, лейтмотивом которой является колесная койка или "каталка", и народу на этих каталках так много, словно на дворе война, крючковатые носы жертв торчат из ворохов простыней как вереницы топографических вех на ледяном поле. Хотя эти несчастные пока ещё живы, – в их вены сочится жидкость из капельниц, их признаки жизни контролируются аппаратурой, медсестры кружат над ними словно стервятники, но, увы, это ненадолго – скоро все они помрут. Это уже как пить дать. Впрочем для нас сейчас из всех этих каталок значение имеет лишь одна – та, что у дальней стенки, на которой накрытое с головой покрывалом лежит тщедушное, будто бы искусственно уменьшенное, тельце. Провожая нас через палату, доктор приглушённым голосом сообщает нам о внутренних повреждениях, разрыве селезенки, травме мозгового ствола и я едва держусь на ногах. Морин жмется ко мне. Лампы тускнеют.
