Тут же оробев, я склоняю голову и следую за ней, но лишь в паре шагов после жены. Кабинет этот поменьше, диагностический, с весами, на стенах графики, столешница его стола застелена листом антисептической бумаги.
– Ожидайте здесь, – говорит она нам, тут же смещая вес на одну ногу, чтобы улизнуть. – Доктор вот-вот подойдет.
– Что за доктор? – хочу я знать. – Зачем доктор? Что ему надо?
Увы, дверь за ней уже захлопнулась.
Я поворачиваюсь к Морин, застывшей посредине кабинета, боящейся к чему-то прикоснуться или сесть или даже пошевелиться из-за страха разрушить магию момента. Она прислушивается к шагам, её взгляд застыл на второй двери, той, что находилась в конце кабинета. Я слышу, как мямлю её имя, после чего она, вся в слезах, в моих объятиях и я понимаю, что должен обнимать её, понимаю, что это нужно нам обоим, человеческий контакт, любовь и поддержка, но единственное, что я чувствую, это её тяжесть, и нет никого и ничего, что могло бы это исправить, неужели она не понимает этого? Я не хочу никого поддерживать и не хочу, чтобы меня поддерживали. Не хочу, чтобы меня касались. Я лишь хочу, чтобы мне вернули мою дочь и ничего больше.
Голос Морин доносится из таких глубин её горла, что я едва могу разобрать смысл её слов. Даже когда она с красным сморщенным лицом отходит от меня, мне требуется какое-то мгновение, чтобы понять, что это её молитва, озвученная громким шепотом: – Она ведь выживет, правда?
– Конечно, – отвечаю я, – она выживет. Всё у неё будет хорошо. У неё, наверняка, несколько ушибов, может, даже пара переломов ... – я осекаюсь, пытаясь представить себе это – костыли, гипс, лейкопластыри, бинты: наша дочь возвращается к нам в ореоле мерцающего света.
– Это был автомобиль, – говорит жена. – Автомобиль, Тед, понимаешь? Её сбил автомобиль.
Кабинет так тарахтит и жужжит будто это работает на пределе мощности более крупное предприятие, и я невольно задумываюсь о куче проводов, проложенных внутри стен, кабелях, снабжающих энергией рентгеновскую лабораторию, ЭКГ– и ЭЭГ-аппараты, системы жизнеобеспечения, и о мириадах труб и текущих в них жидкостях. Её сбил автомобиль. Полторы тонны стали, хрома, стекла, чугуна.
– Как она могла додуматься пойти домой пешком? Ведь знает же, что нельзя этого делать.
Жена кивает, мокрые нитки её волос хлещут ей по плечам словно цепи кающихся грешников. – Наверняка, она повздорила с Кимберли. Могу поспорить, что так и было. На что угодно могу поспорить.
