– А мы успеем вообще до завтра? – нерешительно спросил Зоран. – До завтрашнего вечера? Открытие вроде бы в шесть часов…
– До завтра? – удивился помощник. – Еще чего не хватало! – и прежде, чем Зоран схватился за сердце, добавил: – Здесь возни максимум на пару часов. Помещение крошечное. И самое тягомотное за нас уже сделали, не придется в рамы вставлять. Хотя это трындец, конечно, а не рамы. Так нельзя. Половина эффекта насмарку. Будь моя воля, я бы просто приколотил бы ваши рисунки степлером к стенам. Чтобы необъятный простор и ничего священного. И лишнего – ничего.
– Ну так приколотите! – обрадовался Зоран, который и сам думал, что гораздо лучше без рам.
– Нельзя, – поморщился тот. – Меня очень просили не выходить из берегов. В смысле, забыть о своих амбициях и оставить картины в хозяйских рамах. Обычно я в таких случаях разворачиваюсь и ухожу, но хозяин галереи – школьный приятель моей подружки, которая – ангел. А ангелов нельзя огорчать. Ладно, ничего. Все равно будет круто, – пообещал он таким угрожающим тоном, словно собирался вместо развески устроить погром. И красивым, почти драматическим жестом сбросил на пол пальто.
– Вам помогать надо? – спросил его Зоран, втайне надеясь услышать обычное в таких случаях «нет» и пойти наконец-то позавтракать. Но помощник энергично кивнул:
– Естественно, надо! Никому не должно быть слишком легко. – И, коротко рассмеявшись, добавил: – Забыл же представиться! Ваше имя я из афиши знаю, а меня, если что, Эдо зовут.
Легко никому действительно не было. Эдо припахал и Зорана, и галерейную девицу – подержать, забрать, принести, унести, постоянно быть рядом, восхищаться и сострадать. Сам он носился по залу, как вихрь, с лицом маньяка-убийцы. Ну, то есть вдохновенная сосредоточенность в его исполнении почему-то выглядела именно так.
Через полтора часа все рисунки были развешаны. Зоран поверить не мог, что все так быстро закончилось. Причем настолько удачно, что собственная выставка теперь казалась ему чужой. Каждый рисунок в отдельности – его, знакомый, но все вместе – явно же какого-то другого художника. Очень крутого, до которого ему самому еще пахать и пахать. До сих пор всегда думал – да какая разница, в каком порядке рисунки по стенам развешивать, главное, что не валяются на полу, а теперь своими глазами эту разницу видел. Хотя по-прежнему не понимал, почему оно так.
Пока подбирал слова, чтобы все это как-то выразить, Эдо озирал результат, скривившись, словно от физической боли. Наконец сказал:
