Идея устроить пикник на пляже ему понравилась. Если и существует способ спасти безнадежно испорченный вечер, то это он. Даже обидно, что сам не додумался… или как раз додумался? В конце концов, пришел же я зачем-то к остановке трамвая. И вот теперь еду в нем.
Ехал, смотрел в окно, за которым мелькали огни фонарей и освещенные окна домов. Думал: как же давно я здесь не был, а ведь самый любимый район. Мог бы, кстати, хоть каждый день тут гулять, а я сижу на Маяке, как привязанный, хотя никакой практической необходимости в этом нет. А что вбил себе в башку, будто когда я дома, Маяк светит ярче, так это просто глупое суеверие. Можно тогда заодно от белых кошек шарахаться. И не улыбаться, глядя на радугу, чтобы она всю радость себе не забрала. Да мало ли на свете дурацких примет.
Думал: пока я здесь, а мой двойник на Другой Стороне, Маяк будет гореть. И не имеет значения, сколько раз на дню мы выходим из дома и чем занимаемся. Мы существуем, и этого совершенно достаточно, потому что мы и есть свет. Собственно, оба света – спасительный синий наяву, проклятый желтый во сне. Не потому, что мы сами этого захотели, и не потому, что как-то специально стараемся. Просто так почему-то устроено. Такие действуют правила: земля внизу, небо сверху, Зыбкое море – где само пожелает, а мы – свет.
Думал: когда я в последний раз гулял у моря? Получается, почти год назад. Да и то при условии, что можно назвать «прогулкой у моря» провальную попытку до него добежать. Впрочем, мне-то как раз грех жаловаться, отлично тогда получилось. То есть сперва все-таки лютый ужас, до сих пор вспоминать стыдно, как испугался, внезапно очутившись на Другой Стороне, а отлично было уже потом, когда сидел за столом со своим двойником, чего теоретически быть не может, а на практике – было же, было! Жаль, что больше не повторялось с тех пор. Хотя это, наверное, уже совсем наглость – однажды совершив невозможное, не восхищаться этим до конца жизни, а жалеть, что не получается повторить.
Думал: голос, который я иногда явственно слышу, старый друг моего двойника, а значит, в каком-то смысле, и мой, на это сейчас сказал бы, что для невозможных вещей мне теперь не хватает отчаяния. И был бы прав. Я и сам уже знаю, что на этом топливе проще всего совершать невозможные чудеса. Но, положа руку на сердце, если судьба, или кто там этим распоряжается, спросит меня человеческим голосом, согласен ли я и дальше жить, не испытывая отчаяния, я скажу «да».
