— Еще насмотритесь, — сказал он. — Сейчас повернем — и насмотритесь.
— Там люди? — спросил Бурдюков.
— А кто же еще?
— А почему они лежат, не работают?
Максим Андреевич издал смешок.
— Как раз работают, Веня.
Дорожка отрастила перпендикуляр, и они перебрались на него. Кресла стали ближе, и — главное — теперь глазам Бурдюкова представали их внутренности, а не пластик внешней обшивки.
— Смотрите внимательно, — произнес Максим Андреевич, замедляя шаг.
В креслах полулежали люди. Они явно были из той массы, что вместе с Бурдюковым утром текла к зданию. Об этом говорили их грязные тела и накрученные вокруг тел тряпки и целлофановые клочья, создающие видимость одежды.
Бурдюков вглядывался в лица и видел, что все они спокойны и бледны. Глаза закрыты, губы раздвинуты в слабом оскале.
— Они спят? — спросил он.
— В какой-то мере, — ответил ему Максим Андреевич. — Они подключены.
— К чему?
Доктор постучал пальцем по лбу.
— К управляющим контурам. Их мозги используются как вычислительные мощности, как командные кластеры. Я нисколько не иронизировал, ваши коллеги действительно работают.
— Но…
— Потом, Вениамин, — сказал Максим Андреевич. — Нам надо обойти зал.
Кресел было много. Бурдюков был уверен, что число их доходит до тысячи штук. От зыбкого света и округлых ракушечных форм у него зарябило в глазах.
— Вы понимаете, — сказал Максим Андреевич, коротко обернувшись, — это уже коллапс. Но никому нет дела.
— Почему? — спросил Бурдюков.
— Потому что никому не надо. Санитарная обработка — это, понимаете, лишнее. Без этого уже можно обойтись. Болванчикам оно к чему? Потерпят болванчики. Все равно ничего не заметят, не учуют и не оценят. Бессмысленная возня получается. То ли дело автоматический душ после!
Доктор взмахнул рукой.
— Сахар, глюкоза — тоже не нужны. Чего тратить драгоценные продукты! Колите ПОБС, дорогой Максим Андреевич! Не думайте. Думать вредно. Колите. А то что скорость обработки сигналов падает и процент сбоев растет из-за истощений, так болванчиков много. Один кувыркнулся, другой заменит. Автоматика только перераспределит процессы.
— Как это — кувыркнулся? — спросил Бурдюков.
— Умер, — просто сказал доктор.
Бурдюков внимательней посмотрел на людей, лежащих в креслах.
— Здесь?
— Бывает и здесь, чаще — на проспекте или в домах. В этом смысле, у нас — полная демократия, широкий диапазон.
Они снова повернули. Впереди обозначилась дверь.
— Я не видел мертвых, — сказал Бурдюков.
— Именно, что не видели. Раньше мертвецов похоронные команды выносили, а сейчас уж и не знаю, может, трупы лежат у вас в спальнях и делят места с живыми людьми.
