«В Вашем дружестве — вся моя душа, вся моя жизнь» | страница 12
27-го будем в Роше[46], где меня должно уже дожидаться Ваше письмо. Увы! Теперь это единственная моя радость. Кстати, Вы теперь можете ограничиться одним письмом в неделю, все равно из Парижа они отправляются к нам только по средам, иначе я стану получать их парами[47]. Пишу и словно бы добровольно отказываюсь от половины своего имущества; при этом мне от этого хорошо, потому что ровно на столько же снимется и Ваша усталость, что в нынешнем положении немаловажно. Должно быть, я прихожу в себя, если предлагаю Вам такое. Только заклинаю, доченька, если Вы меня хоть чуточку любите, бога ради, поберегите себя. Ох, как же, милая моя, мне Вас жалко! Неужто Вам на роду написано не знать передышки? Стоит ли разменивать жизнь на бесконечные недомогания? У г-на де Гриньяна своя правда, но любовь к женщине и участие в ней — это зачастую одно и то же.
Итак, мой веер пришелся весьма кстати. Не правда ли, премилая штучка? Увы! Это всего лишь безделица! Не лишайте же меня этого невинного удовольствия и, коли впредь случится оказия, лучше разделите мою радость, пусть даже и по столь пустячному поводу. Держите меня в курсе Ваших новостей, сейчас это крайне важно. Да, каждую пятницу я буду получать Ваше письмо, но каково же мне при этом не иметь возможности видеть Вас, сознавать, что между нами тысячи лье, что Вы беременны, что Вам нездоровится. Только представьте… хотя нет, лучше не надо, я додумаю все сама, когда буду бродить в тени длинных аллей, усугубляя свою грусть разлитой в них печалью. Но бесцельны будут мои искания, не получится снова обрести того, что так скрашивало последнее мое пребывание здесь[48]. Прощайте же, драгоценное мое дитя, Вы так мало рассказываете о себе.
Внимательно помечайте даты моих писем. Впрочем, что от них теперь проку?
Сыночек мой тысячекратно Вас целует. Он меня очень забавляет, все норовит подольститься. Мы с ним читаем, ведем беседы, Вам ведь все это так знакомо.