«Я в Берлине. Сидоров» | страница 26



Кто умирает по слову «да» или «нет»?
Представьте, что все это было,
Заповедую вам эти строки,
Запечатлейте их в сердце.
Твердите их дома, на улице,
Спать ложась, просыпаясь,
Повторяйте их вашим детям.
А не то пусть рухнут ваши дома,
Пусть болезнь одолеет,
Пусть отвернутся от вас ваши чада.
Подъем!
Нам снились в лютые ночи
Неотступные жестокие сны,
Снились душе и телу:
Вернуться, поесть, рассказать.
Снились, пока не раздастся
Отрывистая команда
«Wstawać?!»[20]
И сердце рвалось на части.
Наконец мы опять дома,
Наши желудки сыты,
Мы все уже рассказали.
Скоро снова команду услышим
На чужом языке:
«Wstawać?!»
11 января 1946

Эпитафия
Ты, о путник, не первый, кто оставляет
Следы на этом горном снегу, далеко не первый,
Услышь меня, замедли шаг на минуту, не больше,
Здесь, где мои товарищи схоронили меня,
                                             не оплакав,
Здесь, где каждое лето, удобренная мною, трава
                                                          зеленее,
Чем где бы то ни было, зеленее и гуще.
Который год я здесь лежу, приговоренный к
                                                   расстрелу,
Своими товарищами-партизанами, заслужив
                                                      наказанье,
Хотя до этого мало в чем упрекнуть меня было.
Путник, ни у тебя, ни у других я не прощу прощенья,
Не жду ни молитвы, ни слез, ни картины былого,
Одного лишь прошу: пусть этот покой мой длится,
Пусть и впредь надо мной чередуются зной и стужа,
Только бы новая кровь, просочившись сквозь землю,
Не проникала на мою глубину и пагубным жаром
Не будила для новой боли бренные эти останки.
6 октября 1952
Помпейская девочка
Для нас чужой беды не бывает, и, значит,
Твоя беда остается нашей, хрупкий ребенок,
Девочка, судорожно прижавшаяся к маме,
Словно просилась обратно, в материнское лоно,
Когда небо из голубого сделалось черным.
Тщетно. От ядовитого воздуха не защитили
Закрытые наглухо окна, не стали преградой
И капитальные стены безмятежного дома,
Который ты радовала песнями своими и смехом.
Наперекор векам, окаменелый пепел
Навсегда заточил в себе твое детское тельце,
И ты остаешься с нами съеженным гипсовым
                                                       слепком,
Вечной агонией, одним из страшных свидетельств
Отношенья богов к нашему гордому семени
                                                      смертных.
Другую память о себе выпало на долю оставить
Голландской девочке, твоей далекой сестре,
                                                    описавшей