— Ты иди, — говорит она Стефану, — а я не пойду. Не хочу.
Ну конечно, ясное дело. Она бы пошла, если б знала, что поднимется шум, крик, скандал, но заранее известно, что все пройдет спокойно — так задумано и просчитано, так надо. И Стефан, оставив Хелену в комнате, сбежал по лестнице в сени и вышел наружу, во двор, дочиста выметенный ветром. Он сразу увидел, что Саранецкий в превосходном настроении, улыбается ему и этой своей улыбкой, словно позаимствованной много у кого в деревне, дает понять: все путем, все идет, как должно идти.
Саранецкий закричал издалека по-русски:
— Ну, сегодня мы тебя освободим!
По лицу поручика Стопки промелькнула едва заметная усмешка.
— Все дома? — спросил солтыс.
— Да. Сидят в кухне.
— Послушай-ка, — Саранецкий посерьезнел, — если тебе нужны эти две бабы в помощь, скажи. Можно их оставить.
— Я уже сказал: не нужны.
— И правильно. Ну, пошли.
И первым направился к дому, за ним поручик Стопка, Стефан последний. Вошли в кухню. Их там уже ждали. Похоже, давно. Старуха и Эльза за кухонным столом, Пауль — у входа в смежную комнату, за спиной у него Эрна с маленьким Райнхардом, уцепившимся за материну юбку. Где-то сбоку рыжее пятно: Люцина, кто ж еще.
Все молчали, никто ни с кем не поздоровался. Саранец-кий сразу приступил к делу:
— Frau Hattwig, morgen nach Vaterland!
Минутная тишина, и голос Пауля:
— Wieso, meine Mutter auch?[15]
— Freilich. Все. Alle.
Стефан скользнул взглядом по лицам женщин, вернее, поверх их лиц, поверх головы старухи Хаттвиг; теперь он видел только Пауля. Его бледную перекошенную физиономию, острый, как птичий клюв, нос. Смотрел с неприкрытой враждебностью, уже ничего не скрывая, словно крича беззвучно: «Ты!..» — и чувствовал на себе пронзительно злобный, невидящий взгляд.
— Ach, soo…[16] — сказал наконец Пауль.
— Да, так, — подтвердил Стефан.
Это были последние слова, которыми они обменялись.
Саранецкий не любил долгих церемоний, он свое сделал, значит, все путем, можно уходить. Остальное — забота поручика Стопки, немцы ему доверяют, уважают мундир, вот пусть он и скажет, что делать, что брать с собой и в котором часу завтра выезжать из дома.
Стефан последовал за солтысом с облегчением, хотя и чувствовал: что-то он сделал не так. Только с Паулем все было правильно, и с Эрной, ее лицо попалось ему на глаза в последнюю минуту, и, уходя, он унес его с собой; Эрна как будто раздвоилась: одна осталась там, с мужем, а другая — в нем, и Стефан не мог от нее избавиться, хотя лицо этой, второй, Эрны было лишено выражения и тоже как будто незрячее, похожее на лицо Пауля.
