Он отдавал себе отчет в том, что юная леди вовсю пестовала свою потаенную ревность. В худшем случае она воспримет его поведение как не укладывающееся в голове и рассердится; а в лучшем случае над ним поиздевается… хотя шансов на такой вариант немного. И желательно без издевок по этому поводу. Скорее он мог бы довериться тетушке Трантер. Она наверняка разделила бы его благородные помыслы, но ей совершенно чуждо двуличие. И ее бесполезно просить о том, чтобы она ничего говорила племяннице. А если Тина узнает от тети о его встрече в лесу, то тут уж ему точно достанется на орехи. Говорить о каких-то других своих чувствах с Эрнестиной в тот вечер ему совсем не хотелось. Не сказать, чтобы ее юмор его раздражал, просто он ему казался странным и вызывающе искусственным, как будто она его себе присвоила вместе с французской шляпкой и новой мантильей – и не столько по случаю, сколько ради них самих. Этот юмор требовал от него реакции… ответного блеска в глазах, не сходящей с лица улыбки, которую он ей дарил, но тоже искусственно, так что это было такое двойное притворство. Может, дело было в мрачном сочетании Генделя и Баха или в заметных диссонансах между примадонной и аккомпаниатором, но он себя поймал на том, что искоса посматривает на сидящую рядом с ним девушку – посматривает так, словно впервые видит, словно она для него абсолютная незнакомка. Да, очень мила, очаровательна… но какая-то бесхарактерная и несколько однообразная в своем заданном парадоксальном наборе напускной скромности и сухости. И если отнять названные качества, то что останется? Пресный эгоизм. Чарльз поспешил отогнать от себя эту немилосердную мысль. Может ли быть другим единственный ребенок богатых родителей? Видит бог, – иначе как бы он в нее влюбился? – Эрнестина вовсе не бесхарактерная, если сравнивать ее с богатыми охотницами за мужьями в Лондоне. Но разве это единственный рынок невест? Чарльз твердо верил в то, что он выгодно отличается от подавляющего большинства своих ровесников и современников. Вот почему он столько путешествовал. Он находил английское общество слишком ограниченным, английскую церемонность излишне церемонной, английскую философию чересчур морализаторской, а английскую религию слишком лицемерной. И какой же вывод? Не слишком ли он поддался условностям в важнейшем вопросе выбора спутницы жизни? Не пошел ли он самым очевидным путем, вместо того чтобы следовать самым продуманным?
