[62], на лилово-черную мантилью, на ботинки-балморалы с закрытой шнуровкой приятно компенсируют повседневную скуку.
В этот вечер она была в дерзко-игривом настроении, и Чарльз одним ухом слушал комментарии тетушки Трантер (где кто живет, их родственники и предки), а другим – озорные выпады Тины, высказанные sotto voce[63]. Вон та дама, с виду этакий Джон Булль[64], объясняла ему тетушка, «это миссис Томкинс, добрейшая душа, немного глуховата, живет за «Домом с вязом», а ее сын сейчас в Индии»; а второй голос тут же ей давал краткую характеристику: «Типичный крыжовник». Если верить Эрнестине, зал был заполнен не столько людьми, сколько крыжовником, готовым терпеливо (пока есть возможность посплетничать) дожидаться начала концерта. Каждая эпоха придумывает свой полезный эпитет к одному и тому же понятию: в 1860-х «крыжовник» означал «старомодный человек и зануда», а в наши дни Эрнестина называла бы этих уважаемых ценителей музыки «квадратами»… тем более что миссис Томкинс со спины так и выглядела.
Но вот на сцену вышла известная сопрано из Бристоля вместе с аккомпаниатором, еще более известным синьором Риторнелло (или что-то в этом роде, ибо если он пианист, то уж точно итальянец), и Чарльз наконец получил свободу проанализировать свои путаные мысли.
По крайней мере он предпринял попытку анализа, словно речь шла о долге, хотя на самом деле за этим скрывался щекотливый факт: он получал удовольствие. Говоря по-простому, он был несколько одержим Сарой… или, во всяком случае, загадкой, каковую она из себя представляла. Вызвавшись проводить дам в ассамблею, он намеревался – или ему так казалось – рассказать им о неожиданном свидании; разумеется, на условии, что они никому не проговорятся о прогулках Сары в Верскую пустошь. Вот только подходящий момент так и не подвернулся. Прежде всего, требовалось обсудить исключительно материальный вопрос: ошибку, совершенную Эрнестиной, которая надела гренадин, хотя по сезону надо было кашемир. «Не носи гренадин до мая» – так звучала одна из 999 заповедей, которые ее родители добавили к каноническим десяти. Вместо того чтобы высказать озабоченность, все сомнения Чарльз погасил комплиментом. А имя Сары не прозвучало скорее из-за некоего ощущения, что он позволил себе слишком далеко зайти в разговоре с ней, утратив всякое чувство меры. Он поступил чрезвычайно глупо, позволив неоправданной рыцарской учтивости затмить здравый смысл; и, самое ужасное, теперь будет чертовски трудно все это объяснить Эрнестине.
