Как обычно, моя семья встретила меня в аэропорту Майами. Я почти не заметила, что мои родители немного постарели со времени нашей совместной поездки, хотя, подозреваю, для стороннего наблюдателя они выглядели куда как крепче и бодрее меня. Толпа с загорелыми и здоровыми лицами, в водовороте которой мы находились, пока ждали моего багажа и проходили таможню, казалась личным упреком мне — я знала, что моя бледность выдавала во мне человека, находящегося в душевном раздрае и сидящего большую часть времени взаперти, зарывшись носом в книги.
Хотя я и рассказала папе и маме о своей второй госпитализации, я специально не стала посвящать их во все детали. Поэтому они не знали подробностей, не спросили про них, и, в любом случае, я не собиралась ими делиться. К чему это могло привести? Я только заставила бы их еще больше беспокоиться, и вдобавок это усилило бы мое ощущение неловкости и стыда. Поэтому разговор по дороге домой осторожно скользил по поверхности: Поздравляем тебя с замечательными успехами в учебе. Рады, что ты, наконец-то, вернулась в США. Йельский университет для изучения права — это замечательно. Ты ужасно бледная и худая, Элин, тебе будет полезно провести какое-то время на солнце.
Мои родители, очевидно, решили, что я могу жить своим умом, и не нуждаюсь ни в какой помощи. С одной стороны, для меня всегда было облегчением, когда наши беседы ничем не заканчивались; с другой стороны, я иногда интересовалась, что бы произошло, если бы, хотя бы один раз, они закончились хоть чем-то. Но между нами всегда была стена «уместности»; мы тщательно выстраивали ее годами, по одну сторону была я, со своим набором инструментов, они — по другую, с инструментами, которые выбрали они. Пока на ровном месте не случалось ничего из ряда вон выходящего (пока мне удавалось держать себя в руках, не создавая заморочек при общении с ними), все было тихо-спокойно, и в этот первый день, проведенный вместе, и во все остальные дни в течение этого бесконечного лета.
«Как ты провела день?»
«Хорошо, мне удалось многое сделать. А у тебя как?» «Как обычно. Вот, попробуй эти обалденные помидоры». Ничего, ничего, ничего.
В это лето у меня не было никаких институтских занятий; на самом деле у меня не было и никаких обязательств — и отсутствие расписания и организованной структуры выбили меня из колеи. Вдобавок, я не принимала никаких лекарств, кроме снотворного, да и то не всегда. Поэтому большую часть времени я провела взаперти в своей комнате, неистово щелкая по печатной машинке — я писала миссис Джоунс одно скорбное письмо за другим. Десять, пятнадцать страниц за раз, не переставая всхлипывать, включив громко играющую классическую музыку, чтобы никто меня не услышал. Бывали моменты, когда мне казалось, что боль от расстояния между нами заставит меня лежать, скрючившись, на полу. Слепящее летнее солнце Майами, тяжесть влажного воздуха, веселая болтовня и занятые чем-то люди, мимо которых я проходила, когда я выбиралась на улицу — да что мог кто-нибудь знать о моих фантазиях? Или о демонах, с которыми я боролась по ночам, или о том, как мне приходилось стискивать зубы в течение дня, чтобы выдавить из себя простейшие любезности «извините меня», «спасибо», «прошу прощения»? Пожалуйста, миссис Джоунс. Пожалуйста, пожалуйста.
