Много лет спустя, когда я получила свою медицинскую карту из Уорнфорда, я прочитала, что доктор Хамильтон записал после моего приема в тот день: «Ужасно выглядит».
Он спросил, не думала ли я о самоубийстве.
«Да». Сгорбившись, глаза в пол. Не смотрите на меня, не смотрите на меня.
«Вам нужно вернуться в больницу, Элин. Прямо сейчас».
Итак, восемь месяцев спустя после моей первой госпитализации — когда я тешила себя тщетной надеждой на быстрое исцеление и решала задачку с двумя поездами «я студентка или я сумасшедшая?» — обессиленная, я вернулась в Уорнфорд на свою вторую госпитализацию, теперь уже «официально» в качестве одной из вернувшихся пациентов. Моя регистрационная запись весьма красноречива: «Худая, высокая, курит без остановки, подавленная, временами смеется без причины, производит впечатление физически и умственно отсталой».
Я себя ненавидела.
Все первые долгие часы моего второго пребывания в Уорнфорде я простояла в одиночестве в общей комнате, раскачиваясь взад-вперед и обхватив себя руками, как рукавами смирительной рубашки, укачивая себя, как мать, успокаивающая обезумевшего ребенка. Сама монотонная регулярность движений меня успокаивала. Тощая, как скелет, грязная и бормочущая тарабарщину себе под нос — и беспрестанно раскачивающаяся — я соскальзывала все глубже и глубже внутрь себя с каждый уходящей секундой. Врачи, работники клиники и другие пациенты входили и выходили из комнаты, ходили вдоль по коридору: едва ли я их видела или слышала, и уж точно, что до них мне не было никакого дела.
Наконец, медсестра осторожно подошла ко мне и встала прямо передо мной. «Элин, кажется, ты очень возбуждена», — сказала она тем нарочито выдержанным тоном, которым обращаются к животному, жующему собственную ногу. «Я бы хотела, чтобы ты встретилась с дежурным врачом».
Я потрясла головой, и комната закружилась вокруг меня. «Нет. В этом нет необходимости», — пробормотала я. — «Я в порядке. Но все равно, спасибо».
Как только она быстро вышла из комнаты в поисках врача (моя самодиагностика явно не вызвала ее доверия), я также быстро направилась в противоположном направлении, вышла на улицу и стала бродить по двору клиники. Был январь — холодный, сырой и промозглый, со светлыми пятнами изморози на земле. Я была одета только в джинсы, футболку и кроссовки, и продрогла до костей; но при данных обстоятельствах мне было бы так же холодно и в пуховике, шерстяной шапке и тяжелых зимних ботинках.
