Я проводила все больше и больше времени, лопоча тарабарщину себе под нос, беспокойно расхаживая по улицам Оксфорда, воображая, что люди говорят обо мне. Во время своих прогулок я рассказывала самой себе о том, что происходит: Сейчас она идет вниз по улице. Она уродлива. Люди смотрят на нее. Людям нельзя доверять. Будь осторожна. Будь бдительна. Они причинят тебе боль. Лицо вон того мужчины только что превратилось в лицо чудовища. Будь незаметной. Не позволяй им увидеть тебя.
Были и фантазии.
Доктор Хэмильтон застает меня в постели, истощенную и в полном замешательстве. Я неделями не могла встать с постели. Он очень добр и заверяет меня, то он может помочь. Я хочу верить, что он может мне помочь. Он помогает мне встать с постели, но даже с его помощью я еле хожу. Я слишком слаба. Я слаба.
Мысли о самоубийстве навалились на меня быстрым потоком, вместе с яркими фантазиями о том, как я это сделаю. Брошусь в реку. Подожгу себя. Меня особенно привлекало последнее. Я, в конце концов, была ведьмой: быть сожженной на костре казалось особенно подходящим. Это было именно то, чего я заслуживала.
Между тем я рассказывала доктору Хамильтону часть того, что происходило в моей голове. Он ведь ясно сказал, что не хотел рыться в темной стороне моей личности — а раз я все еще отчаянно пыталась угодить ему, как я могла рассказывать ему нечто настолько уродливое? Пожалуйста, любите меня. Пожалуйста, желайте помочь мне. Пожалуйста, не испытывайте ко мне отвращения. Он постоянно уговаривал меня есть больше — и потом предложил (или согласился с моим предложением, я уже не помню, как это было), что, может быть, пора поменять те лекарства, которые я принимаю. Может быть, это лекарство меня подвело, а не я сама.
Едва я переварила эту новость, как он мягко предложил, что мне не следует слишком зависеть от него, что нам пора встречаться пореже — раз в две недели.
Я была в ужасе. Мне нужно было больше терапии, а не меньше — даже в разгаре моего ухудшающегося состояния, я знала, что это было так. Я также была озадачена: практически он сокращал вдвое время наших встреч. Может, таким способом он отказывался от меня? Может, я настолько его разочаровала? В конце концов, доктор Хамильтон объяснил, что его переводят в другое отделение со следующего месяца. То есть новость была еще хуже, чем я думала: он совсем не сможет меня лечить.
Я пыталась зацепиться за логику его объяснения, но ощущала только чувство потери. Именно доктор Хамильтон вывел меня из темного леса в прошлый раз — как мне выбраться из леса теперь? Ко времени нашего следующего приема мое состояние сильно ухудшилось: я еле-еле могла говорить, я не могла смотреть ему в глаза.
