Он сказал, что анорексия — это термин, который мог означать, что угодно. «Мы не будем тратить время на симптомы и ярлыки, Элин. Мы сконцентрируемся на том, как помочь вам справиться с работой. А для начала просто ешьте больше, хорошо?»
Его кажущийся простым подход к моей потере веса не особенно помог, но это не испортило моего отношения к нему. Он был такой умный, такой чувствительный, такой добрый. Он знал меня, как никто другой, думала я, и он знал, что для меня лучше. Я выходила из его кабинета приободренной до поры до времени — если он так думает, значит, это так — но как только я оказывалась снаружи, я как будто бы врезалась в стену реальности: все шло очень и очень плохо. Я опять начала бормотать — Я плохая, я заслуживаю страданий. Люди говорят обо мне. Посмотри на них — они смотрят на меня. Они обсуждают меня. Как бы ни было это похоже на паранойю, по крайней мере, это не было ею. Учитывая то, как я выглядела, было очень похоже, что люди действительно обо мне говорили.
За все это время я ни разу не сказала родителям о моей болезни и о госпитализации. Я не хотела их волновать; и что еще важнее, я не хотела, чтобы они обо мне плохо думали, что я была слабой или сумасшедшей неудачницей. Я хотела сама разрешить свои проблемы, и не позволить им просочиться в их жизнь. Но все тайное рано или поздно становится явным. Они сообщили мне, что едут в Париж — естественно, они ожидали, что я присоединюсь к ним, и мы проведем время вместе.
Несмотря на то, что я была тощей, как рельса, шарахалась от собственной тени, отказывалась говорить практически со всеми, и ходила, разговаривая сама с собой, я надеялась, что они ничего не заметят. То, что я верила, что мне это удастся, свидетельствовало о том, что я туго соображала. Но как только мы встретились, по их ошеломленным лицам было понятно, что мне не удастся выйти сухой из воды.
Тем не менее, только после четырех или пяти дней притворной жизнерадостности отец наконец-то постучал в дверь моей комнаты и сказал, что хотел бы со мной о чем-то поговорить.
«Мы с мамой очень сильно о тебе беспокоимся», — сказал он. Я слышала напряжение в его голосе и видела, каких усилий ему стоило казаться относительно спокойным. «Мы попытались дать тебе возможность самой рассказать нам, что происходит, но ты молчишь. Мы так обеспокоены, Элин, мы не спим ночами. Пожалуйста, скажи нам, что происходит».
Я набрала воздуха в легкие, как для ныряния, и выпалила. «Я очень сожалею, что я не сказала вам», — начала я. «У меня была депрессия в течение этого года».
