В одном из углов сидел на стуле молодой человек, раскачиваясь вперед-назад, разговаривая сам с собой на тарабарском языке, с пустым взглядом, волосами, немытыми неделями, и с остатками недавней трапезы на нем самом и вокруг него. Мне сказали, что он из очень состоятельной культурной семьи из высших слоев общества. Все его братья и сестры поступили в университеты; он же вместо этого оказался здесь.
Это был первый по-настоящему психически больной пациент, которого я когда-либо видела. Он напугал меня до смерти. В первый раз я смогла представить себе, что могу быть так больна. Закончу ли я так, как он?
Дни в Уорнфорде перетекли в неделю, потом во вторую. Я отменила свои встречи с преподавателем, используя, без сомнения, какие-то слабые отговорки (с другой стороны, он, наверное, был хорошо знаком с эпизодическими и непредсказуемыми приходами-уходами непостоянных старшекурсников). За присутствием на лекциях никто не следил, поэтому мое отсутствие осталось незамеченным. А что касается домашней работы, то я была уверена, что смогу продолжать читать и как-нибудь нагнать… В конце концов, это было временным перерывом. Как сильная простуда или грипп. Что-то было не в порядке; надо было просто найти, что именно, и починить.
Каждую ночь я спала в собственной постели, пыталась читать перед сном, на следующий день поднималась и тащилась обратно в Уорнфорд. В тот период моя жизнь начала протекать, как будто она проходила в двух поездах, ехавших по соседним путям. На одном пути был поезд «реального мира» — расписание занятий, домашняя работа, мои книги, связь с семьей (которую до сих пор мне удавалось убедить, — благодаря, к счастью, коротким международным телефонным звонкам — что в Оксфорде все шло отлично, спасибо). На другом пути — все более и более запутанный и пугающий внутренний мир моего разума. Я боролась, чтобы сохранить эти два поезда на параллельных путях, и не допустить, чтобы они неожиданно трагически врезались друг в друга.
День за днем мои мысли все чаще путались. Я могла начать предложение, но никогда не могла вспомнить, как его закончить. Я стала сильно запинаться, до такой степени, что с трудом могла закончить свою мысль. Ни у кого не хватало сил слушать меня; некоторые пациенты стали надо мной потешаться. Я ни с кем не общалась; я сидела в общей комнате часами, покачивая ногами (я не могла сидеть неподвижно, как сильно ни старалась), не замечая, кто входил или выходил, не произнося ни слова. Я была твердо уверена в том, что я зло. Или, может быть, я действительно чокнутая — в конце концов, я была в психиатрической больнице, разве нет? Зло, чокнутая, зло, чокнутая. Которое из двух? Или и то, и другое?
