Это тот человек, сказала я себе. Он знает, что никого из взрослых нет дома, он знает, что я тут одна. Что мне делать? Я спрячусь в шкафу. Надо сидеть тихо. Дышать еле слышно, дышать тихо-тихо.
Я ждала в шкафу, охваченная страхом, окруженная темнотой, пока мои родители не вернулись домой. Прошло, пожалуй, не больше часа, но он тянулся целую вечность.
«Мама!» — выдохнула я, открыв дверь шкафа и заставив их подпрыгнуть от неожиданности. «Папа! В доме кто-то есть. Вы его видели? С вами все в порядке? Почему… почему вас не было так долго?»
Они посмотрели друг на друга, и папа покачал головой. «Здесь никого нет, Элин», — сказал он. — «Никто не входил в дом. Это твое воображение».
Но я настаивала. «Нет, нет, я его слышала. Здесь кто-то был. Пожалуйста, проверьте». Вздохнув, мой отец прошел по всему дому. «Здесь никого нет». Его слова звучали не успокаивающе, а скорее пренебрежительно. Мое ощущение нависшей опасности не прошло, но я больше не говорила о ней с родителями.
Большинство детей проходит через такие же страхи, в пустом доме или пустой комнате, или даже в знакомой спальне, которая становится чужой, как только выключается свет. Большинство из них вырастают или их рациональный разум встает защитой между ними и страшилищем. Но мне этого никогда не удавалось. И поэтому, несмотря на энергичное соперничество с моими братьями, на мои хорошие отметки, на мое ощущение силы, когда я каталась на водных лыжах или велосипеде, внутренне я начала сжиматься, несмотря на то, что росла ввысь. Я была уверена, что окружающие могли видеть, как я напугана, как я застенчива и неадекватна. Я была уверена, что они говорили обо мне, когда бы я ни заходила в комнату, или как только я из нее выходила.
* * *
Когда мне было двенадцать, и я была маниакально озабочена дополнительным весом, который подростковый возраст добавил к моей фигуре (и ростом, который неожиданно появился вместе с ним — я почти достигла 183 сантиметров), я целеустремленно села на экстремальную диету. К тому времени мои родители исключили из нашего питания хлеб, они постоянно говорили о необходимости считать калории, поддерживать здоровую, стройную конституцию. Иметь излишний вес считалось очень плохим признаком — это было непривлекательно, это означало, что кто-то либо был жаден, либо не умел себя контролировать. В любом случае, они пристально следили за всем, что мы ели.
Это было задолго до того, как стало модным и обычным следить за тем, что мы кладем в рот (и откуда оно взялось, и сколько в нем белка, и какое содержание углеводов, или где на инсулиновой шкале оно находится). Это было задолго и до того, как расстройства питания стали известны широкой публике: ни анорексия, ни булимия еще не были широко известны, и, конечно, никто из тех, кого мы знали, не ходил к врачам или психологам по поводу набора или потери веса — да и ни по какому другому поводу. Все, что я знала, это то, что я начала толстеть и что мне надо опять стать худой. И я поставила перед собой эту цель.
