Киноповести | страница 54



Х о з я и н. Молодой человек, вот ваше масло, и я не знаю никаких каторжанинов… Платите.

Дверь захлопывается за Котовским. Хозяин приоткрывает внутреннюю дверь. Тихо что-то говорит.

Два человека входят в лавку. Один быстро подходит к входной двери и в щелку смотрит вслед уходящему Котовскому.


За углом ждут партизаны. Возвращается Котовский.

Д е м б у. Ну, что?

Котовский отдает ему пакет.

Д е м б у. Что это?

К о т о в с к и й (грустно). Фунт масла.


Одесский порт. Из складов движутся цепочки грузчиков. Издалека слышится пьяная песня. Кабанюк о чем-то говорит с хмурым грузчиком. Тот пожимает плечами. Отходит.

…Из кабачка понуро выходит Дембу.

…По улице, вглядываясь во встречных, проходит Котовский.


Бульвар. На скамье сидят Дембу и Мельников. Подходит Котовский, утомленный, сумрачный. Садится рядом.

М е л ь н и к о в. Ни с чем?

Котовский молча покачал головой.

Д е м б у. Вот тебе и большевики. Может быть, их и нет вовсе в Одессе.

Котовский мрачно молчит.

Д е м б у. Спрятались — концов не найдешь…

К о т о в с к и й (мрачно). Радоваться надо. Хорошая конспирация.

Д е м б у. Что же ты не радуешься?

К о т о в с к и й (мрачно). Я радуюсь…

К скамье быстро подходит еще один партизан.

— Григорий Иванович… кто пришел…

К о т о в с к и й. Кто? Говори.

П а р т и з а н. Крешюн.

Д е м б у. Степан?!.

К о т о в с к и й. Где он?


Кафе Фанкони.

За столиками одесситы. Играет румынский оркестр. Сквозь большие зеркальные окна видна улица. В углу, у маленького стола, Крешюн, Кабанюк и другие партизаны.

Оборванный, грязный, голодный Крешюн ест и рассказывает неторопливо, рассудительно, с расстановкой. Кабанюк пододвигает ему еду.

— …Стучит… Ну, хорошо. Я снял щеколду, открываю дверь. Врывается этот проезжий лейтенант. Ты что, кричит, так твою и так и еще так, ты что сховался — давай сейчас же коня, а то мой издох, так его и так и так, а мне в город ехать, так тебя и так и так. Хорошо, думаю, отдам коня — мне без коня помирать, а не отдам коня — он меня убьет, и тогда мне тоже помирать. Нет, думаю, так получается чересчур обидно. Я беру скалку — и раз его по голове. Хорошо. Он упал и лежит. Тогда я беру его и несу и кидаю в Днестр. Если, думаю себе, он мертвый, то ему все равно, что я его в воду кинул, а если он еще живой, тогда еще лучше, значит… Теперь-то он наверняка уж будет мертвый. Хорошо. Теперь, думаю, что же мне делать? Хозяйства я лишаюсь, крестьянствовать больше не приходится… румыны нам жить все равно не дают. Беру я тогда своего коня — и маху через Днестр к Котовскому. Правильно?